БЫЛА, НЕ БЫЛА...

Расскажу Вам один случай, довольно-таки любопытный из моей практики гипнолога. Но сначала познакомимся для того, чтобы Вы лучше представляли себе, что это за "диковина" такая - гипноз как внушение наяву.

Общение с людьми, независимо от их положения и значимости в обществе, я обычно начинаю с противостояния тому, что может разрушить моё мировоззрение. Это не значит, что я неуживчив в быту. Просто я хочу сразу уяснить, кто есть кто. Ведь общение с милыми и добропорядочными с виду людьми может повредить вам не меньше, чем дружба с закоренелым хулиганом или пропащим пьяницей. Большинство с юности усваивает аксиому "правильного" поведения, ведущего к так называемому "жизненному успеху". Ибо инстинктивно чувствует, что стоит только нарушить "правила" - как пойдет-поедет: ярлычок нелестный, отчуждение сотрудников, соседей, разрыв отношений, смена места работы. Социально за себя заступиться - из этого ряда нарушений. Я же долго понять этого не мог. Приходилось увольняться только потому, что социально за себя заступался. Ведь способов ущемить Ваше достоинство, гордость, честь находится предостаточно, каждый знает это по себе. А высказывать и отстаивать своё мнение и вовсе роскошь. И пора рассекретить истину: одни работают, а другие на них зарабатывают. Вот в этом и заключается парадокс бытия.

Так вот вызывает меня, например, на ковёр директор или завуч школы. По образованию я - учитель английского языка. И по молодости допускал на уроках своих свободомыслие - открывал классный журнал со звонком и начинал при гробовой тишине выставлять «от фонаря» оценки. Тех, кто роптал, отпускал с уроков. Результаты экспериментов были потрясающими. Языковая лексика усваивалась без зубрёжки. Ученики во мне, как говорится, души не чаяли. Недовольных произволом учеников со временем практически не оставалось. И у меня на уроках была, как правило, стопроцентная посещаемость. Никакой беготни и никаких заданий на дом! И что интересно, в классах, где я был классным руководителем, учащиеся стыдились болеть. И как Лариса Долина поёт, что "... важней всего погода в доме, а остальное суета...", устанавливался в классах микроклимат взаимопонимания - мной восхищались. А я, в свою очередь, вслух, разумеется, по-русски, восхищался способностями и талантами своих учеников и предсказывал им большое будущее, при условии, если у них во взрослой жизни будет по два-три сына. И для раскрытия творческих способностей рекомендовал материть своих недругов, ставших на путь вырождения отцовского рода ради карьеры. Очевидно, я чувствовал по наитию, что от Родины нашей - Союза Советских Социалистических республик - останутся "рожки да ножки", и как мог, заступался за право называться гомо сапиенсом, то есть человеком разумным. Поэтому у меня в классе, где был классным руководителем, не было ни прогульщиков, ни курящих и быть не могло!

Владея кайропрактикой (один из способов костоправства), я зорко следил за состоянием опорно-двигательного аппарата своих подопечных в классе, в котором был классным руководителем. Разумеется, администрация, перестраховываясь, боясь остаться без тёплых насиженных мест, хорошо оплачиваемых, делала всё возможное, чтобы от меня избавиться. Я об этом знал и желающим сформироваться в личность рекомендовал записать на память:

1. "Если ты допускаешь в свой адрес критику и самокритику, то никогда не станешь личностью".

2. "Если ты сам себя не научишь уму-разуму, то из тебя патология сделает раба-космополита".

3. "Если хочешь стать хозяином своей судьбы, то восхищайся такими как Геннадий Васильевич, и тем, что не пьёшь и не куришь, восхищайся своими достижениями и проклинай тех, кто мешает тебе заниматься самообразованием и превращает в предмет купли и продажи".

На этот раз вызывал меня директор. Понятно для чего - мозги почистить молодому, ещё не оперившемуся педагогу, и думает, что он больше меня в педагогике и психологии знает. А к тому времени у меня уже два сына были и человек сто, кому я восстановил опорно-двигательный аппарат и своими знаниями и талантом вернул здоровье через глубокий физиологический сон. Вот я вместо того, чтобы отвечать, смело спрашиваю:

- Многоуважаемый Никанор Артемьевич! У Вас сын есть? - Замечаю смятение. В кабинете кроме директора ещё завуч по воспитательной части и инспектор из гороно.

- Не надо паясничать, - повышает голос инспектор, пышноволосый, из пожилых людей, прошедших огонь, воду и медные трубы. - Поступил сигнал, что Шевцов Геннадий Васильевич на уроках английского языка занимается самодеятельностью. Надо разобраться.

Мне, человеку с воображением, инспектор, да и вся кампания, показались смешными. Соблазн посмеяться от души, настолько они были закомплексованы постоянными школьными проблемами, был великий. Я не стал себя сдерживать. В практике своей целительской я применял смех, вот и захохотал по полной программе.

Во время смеха, громкого и раскатистого, я стоял, а невольные зрители и участники шоу сидели, а я автоматически контактировал с ними, дотрагиваясь до них кончиками пальцев.

Завуч, дородная молодая женщина, с которой мы раньше практически не общались, захохотала первой, за ней засмеялся директор, только инспектору было не до смеха. Он пытался прояснить обстановку: то хмурился, то улыбкой растягивал рот, то и дело, языком подправляя свои искусственные съёмные зубные протезы, получалось - гримасничал.

- Ему бы, - показывая на инспектора, сквозь смех проговорил я, - в цирк надо... Такой талантище пропадает! - сделал паузу и доверительным шёпотом дал установку: - Расслабимся... Попьём кофейку... На текущий момент никаких неразрешённых проблем... Все живы и здоровы... Продолжайте разговаривать, а я отлучусь к своим питомцам, посмотрю, что и как...

Подопытные вроде бы и не возражали. В трансе, когда срабатывает внушение наяву, людей можно кодировать. Я потихоньку вышел, постоял за дверью, потом заглянул. Было тихо и мирно. Подопытные "кролики" деловито что-то обсуждали, совершенно забыв обо мне.

Урок английского в шестом "Б", естественно, из-за моего отсутствия заменили математикой и ученики терялись в догадках, что со мной приключилось. Пришлось сделать себе "Выходной". На другой день выйти на работу, как ни в чём не бывало, что я и сделал.

С полгода меня не допекали. Потом заболел директор и его заменил совершенно незнакомый мне человек, временно исполняющий его обязанности, как мне донесли, терпеть мои эксперименты больше не собирался. Я навёл справки в отделе кадров - человеку за сорок, а детей нет. И понял - надо уходить - житья не будет.

Мои предчувствия сбылись и вездесущая патология, доведенная до бешенства моими доводами и неоспоримыми доказательствами, что, разговаривая со мной, разговаривают с XXI веком, хотя это были семидесятые годы, более не церемонится, повышает голос, чего я органически не перевариваю. И требует, чтобы я незамедлительно написал заявление на увольнение "по собственному желанию", так как я не соответствую моральному облику советского учителя. На что я реагирую: ''Не занимаемая должность и не звание, скажем, академика педагогических наук говорят о высоком моральном облике Его величество человека, а стабильное сохранение отцовского рода. А если руководитель стал на путь вырождения мужского начала, надо коллективу обеспокоиться и пресечь возможные репрессии. Поэтому вношу предложение - принять закон, запрещающий бракоделам занимать руководящие должности.

Разумеется, патология, а она мне встретилась в семи средних школах, расположенных в разных регионах страны, выплёскивала столько желчи, что мне приходилось ретироваться из-за огромного желания сохранить в себе человека самобытного и непродажного. И хотя я испытывал большие сложности и материальные и чисто морального плана в связи с переездами, я продолжал отстаивать своё мироощущение и твёрдо знал, что путь мой верный. И не ошибся!

И вот будучи педагогом-гипнологом, в которого я сформировался благодаря и врождённым талантам и противостояния насилию должностных лиц над моей психикой, мне довелось в практике своей встретиться с Никанором Артемьевичем. С тем самым бывшим директором школы, которого мне удалось рассмешить, и который всё же не посчитался со мной и моими инициативами и дал согласие на моё увольнение, правда, "по собственному желанию" из школы, за что и был публично мной проклят.

Добрый день! - сказал я ему. - Такие люди... Всесильные... Образованнейшие... А подняться не могут! - и стал хохотать.

Конечно, со стороны это могло показаться довольно странным. Нельзя смеяться ни над немощной старостью, ни над парализованным человеком. Но, что поделаешь, если из-за этого, как тогда думалось мне, кретина, я мыкался года два по просторам необъятной Родины нашей, чтобы восстановиться преподавателем английского языка. И как помнится, в далёком Самарканде нашёл пристанище своё на целый учебный год, что было немало в положении «человека с улицы».

На мой смех ни он, ни его обожаемая супруга не обратили ни малейшего внимания. Видно они повидали немало целителей и врачей, но никому из них так и не посчастливилось поставить беднягу на ноги.

Мне ничего не оставалось делать, как с видом знатока и вершителя судеб человеческих всматриваться в своего пациента и знакомиться с историей его инсульта. И ждать, терпеливо ждать, когда жена потеряет бдительность или куда-нибудь отлучится.

Конечно, я не стал напоминать о наших не сложившихся взаимоотношениях в школе, директором которой он был, но счёл нужным напомнить, что он проклят силами природы. И что на нём, и не только на нём, а на всех парализованных лежит проклятие. И если он мне поможет, к нему вернутся и речь в полном объёме и движения. И сегодня же, не завтра и не послезавтра, он встанет и пойдёт.

Жена его, по внешнему виду, славная и покладистая женщина, ушла, как сказала, на полчасика, а отсутствовала с часа полтора. У нас было достаточно времени друг к другу притереться. Попутно, размышляя о силах природы, способных наказать строптивых, бывший директор припомнил учителя, который пообещал ему кары небесной и пожизненного горизонтального положения.

- Я в это не особенно поверил.… Так, посмеялся... А инсульт, брат мой, не шутка, - по слогам поведал мне несчастный.

- А звать как этого шутника?.. Помните?

- А как же, - и он назвал мою фамилию. А вот имя и отчество запамятовал.

- А из-за чего весь сыр-бор приключился?

- Две дочери у меня. Внук один, три внучки...

- А сын?

- А вот сын так и не получился.

- Может, Шевцов прав был? Ведь должен у мужчины сын быть!

- Возможно... Но так вышло, что сын не получился...

Я просветил пациента, что клин клином вышибают! И если он во всём будет мне помогать - нас станет двое, а болезнь его останется в одиночестве. И плёвое дело с ней совладать.

Минут десять он соображал, потом закивал головой с волосами пепельного цвета. И как человек, понимающий, что к чему, мне он нравился всё больше и больше. Так как я долгое время профессионально занимался гипнозом, сделать его трёхлетним было для меня несложно. И к приходу его дорогой супруги, он у меня уже сидел в кресле-качалке и вертел во все стороны, запоминающейся головой, искренне радуясь неожиданной свободой движений. Позвонки встали на место, а я удивлялся, почему за восемь лет супруги ни разу не обратились к костоправу. И вдруг патология спрашивает меня, крещённый ли я?

- А как же! - ответ у меня заранее заготовленный. - Крещённый! Но крестика не ношу и в храм не хожу. Кому надо - пусть ходит! А я с владыкою Всевышним дружу и общаюсь без посредников. И мы друг друга понимаем с полуслова. И потому, когда я смеюсь, всё дезинфицируется, так как смех мой наповал убивает болезнетворные микробы и его воздействие равносильно звону колокола церковного, - и с этими словами я поставил в магнитофон чистую кассету, включил на запись и захохотал так, что стёкла в огромных окнах задребезжали. Мой подопечный засмеялся, стала хохотать и его жена, имени которой я так и не удосужился спросить.

Для меня во время сеанса по восстановлению работоспособности имён не существует, а есть просто человек. И обращаюсь я к нему как к человеку на "ты".

Так мы и хохотали минут десять. За это время супруга энергично мне, помогая, очевидно, переосмыслила многое из того, что знала.

- Вы удивительный человек, - произнесла она, после того, как мы, проделав колоссальную работу с её мужем и добившись того, что он у нас и стоял, и сидел, и ложился, и поднимался, и даже ходил, на что ушло не менее пяти часов астрономических. - Такая силища! И откуда она у вас?

- От верблюда! - банально пошутил я.

И тут бывший балаковский директор школы меня узнал.

- Так это вы? Тот шутник, который меня наказал?

Супруга замахала руками:

- Бредит!

Тут я чистосердечно им и признался, что родился человеком необыкновенным и защищён силами природы. И пусть будет проклят тот, кто обо мне плохо думает. Аминь!

"Дело сделано! - подумалось мне. - Совесть моя чиста, и спать буду без задних ног, так крепко и то, что будет сниться, после пробуждения я так и не запомню".

- Хорошее начало - полдела откачало! - произнёс я вслух на полном серьёзе, подумывая о заключительной сцене профилактического сеанса.

Самое существенное, что надо знать всем врачевателям, что "патология" неохотно расстаётся с деньгами. "А без денег жизнь плохая, не годится никуда", - поётся в одной из замечательных песенок времён Гражданской войны.

- Та-ак! - многозначительно заговорил я. - Случай серьёзный. Восемь лет человек лежал и вдруг встал, и стал ходить...

- Я подсчитала, - перебивает меня вдруг супруга бывшего директора школы, кстати, я так с ней и не познакомился, - что Никанор Артемьевич проболел шесть лет и три с половиной месяца, и я не уверена, что он поправится. Вы уйдёте, а он опять сляжет. И всё вернётся на круги свои.

- Если каркать будете... Та-ак! - изрёк я. - А что думает сам многоуважаемый всеми нами и соседями хозяин? Помог я ему или не помог?

- А мы с соседями не общаемся лет десять. Вообще, Никанору Артемьевичу решать: помогли вы ему или нет! Как хотелось бы...

Мой пациент молчал, словно воды в рот набрал. Мне закралась в голову мысль, что хозяева расплачиваться не желают.

- Ладно! - произнёс я, помрачнев. - Восхищаться Геннадием Васильевичем вы не хотите, а зря!.. Ведь я не только могу восстановить человека, - я поднял обе руки над исцелённым пациентом, демонстрируя тем самым решимость вернуть ему прежнее состояние. - Та-ак! Что решили?.. Не слышу!

Тут в двери позвонили. И я пожаловался своей знакомой, которая меня к ним на своём "Жигулёнке" привезла, что рассчитываться за уникальный каторжный труд хозяева не собираются. И с гордостью продемонстрировал полученные результаты своей уникальной работы. Словом, если не выбить свои "кровные", то и уйдёшь не солоно хлебавши. Не всегда люди бывают благодарными! И ничего зазорного нет в том, чтобы им об этом деликатно напомнить. Правда, можно было вызвать амнезию на исцеление, но к счастью этого не пришлось делать. Моя знакомая пошепталась с хозяйкой минут десять на кухне и та, благодарная за исцеление мужа, раскошелилась.

- Я оставляю вам кассету со своим исцеляющим смехом, - рассмеялся я. - Слушайте её, да почаще. И не только слушайте, а поднимайтесь и двигайтесь!.. Задание понятно? - Я уставился на исцелённого пациента.

- Так точно! - вдруг развеселился Никанор Артемьевич, поднимаясь. Ноги его держали. В глазах стояли слёзы радости. И то, что я удивительный человек, сказал он уже нормально, не запинаясь. Супруга его была настолько потрясёна увиденным, что на время лишилась дара речи. А муж, как ни в чём не бывало, продолжал: - И простите нас, стариков. Мы сделали всё, что могли, чтобы сохранить Союз! Но силы уже не те, что в пятидесятые годы! Ведь у России были, есть и будут враги не только внешние, но и внутренние.

- Та-ак! - воскликнул я, воодушевляясь. - Вы считаете, что чтобы спасти Отечество наше могучее, надо реставрировать...

- Эн-кэ-вэ-дэ, - по буквам произнёс мой пациент.

- Та-ак! - захохотал я, радуясь результатам Социальной логики по восстановлению рассудочной деятельности подопечного. - Только подумал враг наш внутренний дом, к примеру, взорвать, а чекисты - последователи Дзержинского уже наручники на него надевают.

Рассмеялась и его супруга.

- Хорошо!.. Как думаете, что в первую очередь надо сделать в школе?

- Как что?… Как что? - заходил по комнате и коридору бывший директор, конечно, не совсем ещё самостоятельно, с моей помощью, опираясь на костыль. - Школа без парты ученической и ручки с пёрышком для чистописания и каллиграфии не школа, а балаган!

- Здорово! - восхитился я его здравыми рассуждениями. - Вот даёт Никанор Артемьевич! Голосуем! Кто за то, чтобы вернуть, - я стал демонстративно перечислять: - Ученическую парту - раз! Пёрышко, которым нарабатывалось трудолюбие и каллиграфический почерк, радующий глаз - два! Форму ученическую - три! Тысячу раз вы, замечательный советский человек, правы. Без этого школа не школа, а рассадник заразы и вырождения! И я понимаю, что увлечённый процессами в школе, вы не имели времени, обеспокоиться своим вырождением отцовского рода... Ну, что? Голосуем!

В едином патриотическом порыве мы подняли руки. Я ухитрился присесть, усадив рядом Никанора Артемьевича, и поднял две ноги в поддержку нашего "Постановления".

Неожиданно для нас тот встал без нашей помощи и поднял вторично триумфально обе руки над головой.

Со слезами на глазах я и моя знакомая ему поаплодировали. Его супруга, всё ещё молчавшая, последовала нашему примеру...

1993 г.