Г л а в а 16

СПЕТАЯ ПЕСЕНКА

Отбиваясь от наседающего на неё Афоню, Варвара Ивановна вопила:

— Нет здесь никакого Гиргишана. Убирайтесь отседова и поживей. Надоели! Житья от вас нет.

Она с шумом выбежала на подворье. Спустя минуту уже взывала к помощи соседей и прохожих:

— Рятуйте, добрые люди!.. Да отстань! Кому говорю?!.

Варвара Ивановна рванула из плетня кол, угрожающе замахнулась на Афоню.

— Видел дурочек, но такой во всем белом свете не найдёшь! — сказал Кодык и потянул Афоню за рукав в дом: — Жаль, эта божья тварь старовата для меня, а то бы показал ей, где раки зимуют.

Услышав это, Варвара Ивановна сложила дулю из трёх пальцев. Увидев выглянувшую в окошке соседку Ульяну, она и вовсе осмелела. Улучив миг, когда Варвара Ивановна потеряла бдительность, Афоня изловчился и рывком выбил из её рук кол. Схватил за плечо, и затащил растерянную жертву в хату. Выглянув раз-другой, он с шумом захлопнул дверь и заложил её засовом.

Варвара Ивановна всхлипывала, сидя на полу горницы. Кодык направился к двери, но Афоня остановил его:

— Куда ты?.. Здесь и прокантуемся до утра. Гиргишан никуда не денется. Должна ведь карга старая сказать, где его спрятали.

Надо отдать должное "мазурикам", они под ру­ководством костоправа деда Новомлинского, двоюродного брата Варвары Ивановны, в белых халатах на каталке выкатили Гиргишана во двор и на машине отвезли домой в Сафьяны. А там дед Новомлинский вручил каждому по бутылке пятизвёздочного армянского коньяка просил до вторника не беспокоить, а Игоря остаться. Так Игорь и был не только помощником костоправа по восстановлению рассудочной деятельности у Гиргишана, но и был посвящен в это таинство, которое он позднее и назвал кайропрактикой по-русски.

Через два дня Гиргишан был на ногах. Дед Новомлинский на этом не успокоился. Не сказав Игорю, куда именно он увозит на своей "Волге" Гиргишана, обнял его, почему-то прослезился. И предсказал ему трезвую жизнь до 92 лет без старости, в полном здравии, при этом добавив, что и этот почтенный возраст не предел его жизни. И со словами "Спасти можно только того, кто жаждет спасения!" взял курс на Одессу. Игорь не знал ещё, что в тот же день Гиргишан будет госпитализирован в одной из самых известных Одесских клиник. И дело пойдёт на поправку.

— Что-то не совсем вериться, — вставила Оленька, — за два дня сделать то, что за месяц врачи не сделали? Не верю!..

— Это надо было видеть! — повысил голос Игорь. — Костоправ ему все косточки вправил. Омолодил Гиргишана! На ноги поставил!

— А ты, что там делал?

— Как что?.. Помогал!.. Учился!

— Чему интересно?

— Большо-ой секрет! — погрозил Игорь пальчиком.

… По его рассказам спорить с Афоней было бесполезно. И Кодык отказался от своего намерения уйти. Потирая затекавшую руку, он спросил Афоню:

— Что с ней делать намерен?

— Сначала укольчик!

— А потом? — нетерпеливо сказал Кодак. Глаза у него разгорались в предвкушении блаженства, розовые и голубые тона в зрачках причудливо наслаивались.

Афоня пожал плечами, и Кодык понял, что не надо допытываться. С Афоней не соскучишься, где он, там и начинается стоящая жизнь. А Кодык лишь в "кайфе" чувствовал себя полноценной личностью.

... Варвара Ивановна пришла в себя неожиданно. Рванулась было встать, однако боль внизу живота заставила её остаться без движения. Приподняв голову, она пыталась разобраться, где она и что с ней? Ну, да, конечно — в собственном доме. А это кто на полу?.. Она смутно припомнила вчерашний вечер, свой истошный крик. Превозмогая боль, она села. Попыталась встать с кровати.

Шатаясь, она вышла в сени, зачерпнула ледяной воды. Напилась с наслаждением. Потом опять вспомнила вчерашнее. "Нет, нет! Ни минуты не останусь с ними. Боже, что со мной изверги сделали!?"

Она с трудом подошла к забору, позвала соседку Ульяну, престарелую вдову. Та вышла к ней.

— У тебя найдётся бумага? — спросила Варвара Ивановна.

— В милицию хочешь написать? Давай лучше я напишу.

— Не вздумай! — предупредила Варвара Ивановна. — Я сама разберусь.

Тон был хотя и приказной, но виноватый.

Через пять минут она, изредка всхлипывая, стала медленно писать, напоминая в этот миг чеховского Ваньку Жукова, который, как все знают, "писал на деревню дедушке".

"Ново-Некрасовка. Здравствуй, Эля, моя родная девочка! Жива ли ты, здорова ли? Как дети?.. О боже, как всё это измучило меня, Эля, дорогая! Я же знаю, что ты хорошая. Но я, ослеплённая дурной любовью к тебе, не могла разобраться и по­нять тебя. Нет, нет! Не верю, не хочу верить. Возможно, ты счастлива и кроме своего счастья ничего не видишь? А может быть, не счастлива? Я ничего не могу понять. Видно, тебе очень тяжело. Двое детей на руках, а я знаю, что это такое. Как трудно работать, воспитывать! Бессонные ночи, хозяйственные хлопоты... Выдерживаешь ли всё это? Ты, наверное, больна от такой нагрузки. О, если б знать, что ты живая, здоровая, как и дети твои, и семья! А много ли мне надо сейчас до полного счастья? Немного, Эля: хотя бы небольшое письмо о том, что все живы-здоровы, Ну, вот и всё. Поймёшь ли ты, простишь ли меня вместе с Гришей — это уж ваше дело. Но мне стало легче, я исповедалась. Всего хорошего вам! Счастья и здоровья. Поцелуй за меня малышей. И когда-нибудь приди ко мне, постоишь над могилой. Ещё раз целую и прощай. Прощайте и вы, добрые люди, не осуждайте меня".

Поставив точку и дату шатающимися буквами, Варвара Ивановна размашисто подписалась. Встала и, полная гнева и решимости, пошла к двери. Потом раздумала, вернулась к столу, дописала Эле вот такие строчки:

"Эх, Эля, как мало ты знаешь меня! Видимо, прожив под одной крышей, двадцать пять лет, мы не понимали друг друга. К тебе у меня нет никаких претензий. И я это только пишу тебе. Если у тебя всё хорошо и семья настоящая у тебя, значит, ты должна и будешь жать. А я уже не та: не те движения, всё занятая. Дошла до ручки. Двигаюсь, словно живой автомат. Хотя автомат тоже изнашивается. Плохой человек тоже, между прочим, человек! Не вечный мой барометр сдал и теперь уж по-настоящему! Сердце беспрерывно ноет и барахлит, В последние дни так стало плохо. А хочется ещё бы пожить лет пять, а то и десять. Не хочется врагами расставаться! Приступы валят всё чаще и чаще, но ты, Эля не думай, я держусь. Вот сейчас пишу, дописываю, а боль нарастает, но я терплю, не поддаюсь. Так и на работе: иду, шевелю ногами, остановлюсь. Когда отпустит, снова иду вперёд. Полный вперёд!.. Ты не обижайся, это просто шутка. Самое главное, что я хотела сказать, это снять свою тяжесть. Ни на тебя, ни на Гришу не сержусь, Эля. Что было, то прошло! И вам плохо без меня, и мне — без вас. Кто кому больше неприятностей причинил, мерить не будем. У меня нет ни зла, ни ненависти... Самого хорошего вам счастья — в работе, жизни. Здоровья вам. Как хочется видеть деток, подержать их на руках. Какие они счас стали? Большие уже, конечно. Ну, что ж, не беспокойтесь: я не поеду к вам, если не пригласите. А вы можете приехать, когда угодно... Последняя наша встреча была тяжёлой, Эля! Вижу вас во сне очень часто.,. Ну, вот и всё. Ещё раз поцелуй малышей от меня и когда-нибудь скажи им, что у них была добрая бабушка. Всё! С приветом! Мама".

— Ты что это надумала? — встревожилась Ульяна, не спускавшая с соседки взгляда.

У Варвары Ивановны был какой-то опустившийся вид, глаза в многочисленных прожилках были полны слёз и отчаяния.

Варвара Ивановна деланно расхохоталась и хлопнула дверью, потом снова выглянула, озорно блеснув глазами. Ульяна успокоилась: раз настроение у соседки игривое, значит всё в порядке. "Этих баб-алкоголичек сам чёрт не разберёт, — подумала Ульяна: — Кто как не я могёт понять, что у них семь пятниц на неделе". Она легла спать, утешаясь мыслью: "У них одна компания, сама разберутся! Эх, была бы я чуток моложе". Однако заснуть не смогла, всё ворочалась, даже порывалась встать и пойти самой удостовериться, как чувствует себя Варвара и что делает. Но так и не пошла.

А Варвара Ивановна, крадучись, переступила через спящего Афоню, и положила исписанные страницы на стол. Затем прикрыла форточку, нащупала впотьмах дверь кладовки, служившей в зимнее время кухней и открыла газ на полную "катушку". Она действовала, как лунатик в яркое пол­нолуние, одержимая лишь одной мыслью: свести счёты с несчастной такой жизнью. Тем самым помочь обществу избавиться от сеятелей зла, вроде Афони и Кодыка. Бесшумно закрыла дверь в сени и, прихватив верёвку, обеспокоенная тем, что насильники могут проснуться и помешать довести до ума задуманное, полезла на чердак. В впопыхах споткнулась и больно упала. Отлежалась малость. Одумалась, стремглав спустилась вниз. Перекрыла газ. Открыла все окна и двери, Постучалась к Ульяне... Примчавшаяся через полчаса "скорая", лишь ей одной оказала экстренную помощь от удушья. Ни Афоне, ни Кодыку она больше не понадобилась — их бездыханные тела увезли в морг.

Народный суд дал несчастной Варваре Ивановне за содеянное преступление-самосуд три года условно.

Обо всём этом Игорь Васильевич узнал частично от Евдокии Петровны, которая занимает большую должность в Измаиле. И от Стаса, который втихаря наведывается к ней по амурным делам, несмотря на то, что у неё и семья и дети. Он выучился на тренера по "дзюдо". Успешно проводит занятия в одной из школ в Измаиле. Но переезжать в город на постоянное место жительство не собирается. Ему вольготно живётся среди природы в своём особняке. Неизменными спутниками в холостяцкой его жизни по-прежнему остаются лодка и удочки.

У Гевашева же при воспоминаниях о Ново-Некрасовке в глазах встают пленительные маки. Они врезались в память не только своей красотой.