Геннадий ШЕВЦОВ ЖИВИ, ГИРГИШАН! Роман тайн и чудесных исцелений СОДЕРЖАНИЕ Часть первая ЛЮДИ ВСЁ МОГУТ Родник /Вместо предисловия/.........................................................................................5 Глава 1 Лестное знакомство... ………………………………………………………………………........18 Глава 2 Учитель физики.....................................................................................25 Глава 3 Внештатный корреспондент....................................................................42 Глава 4 Бокал пива............................................................................................52 Глава 5 Томаты и философия.............................................................................63 Глава 6 Никто не застрахован............................................................................69 Глава 7 Тупик………………………………………………………………………………………………….......85 Глава 8 Ореховое дерево...………………………………………………………………………….........96 Глава 9 Мозговой трест...................................................................................116 Глава 10 Верка из Нагорного...........................................................................137 Глава 11 "Кокроуч".........................................................................................147 Глава 12 Кража…………………………………………………………………………………………….......178 Глава 13 Сюрприз…………………………………………………………………………………………......200 Часть вторая ВЕЛИКОЕ ПОНИМАНИЕ Глава 14 Сто тысяч............................................................................................217 Глава 15 Святое дело…………………………………………………………………………………..........228 Глава 16 Спетая песенка...................................................................................232 часть первая ЛЮДИ ВСЁ МОГУТ РОДНИК Вместо предисловия Заверещал телефон. — А, это ты, Виктор! — откликнулся Игорь Васильевич, и сердце его упало. Не то чтобы очень испугался он, но ожидание неприятного есть ожидание неприятного. Звонил Виктор Азербеков, друг детства, и звонил из города детства, а возвращаться туда тем приятнее, чем дальше уходишь из того золотого возраста. Но с тех пор, как у Игоря Васильевича в Москве на Малой Колхозной площади прописался желанный телефон — плод двухгодичных мытарств, Виктор, пользуясь привилегиями дружбы, одолевал его просьбами купить слайды, диафильмы — искусством он интересуется. Хотя Игорь Васильевич и доставал с "рук" пару раз эти неуловимые в магазинах слайды, но не привык быть, у кого бы, то, ни было на побегушках. Это его тяготило, вот почему каждый раз клялся самому себе в том, что если и идёт на сделку с совестью, то только ради уважения к человеку, ставшему на путь познания. Он и ещё, может статься, ради этого побежал бы сегодня же в Столешников переулок и оттуда на почтамт, да вот неувязочка: деньги Виктор обещал выслать сразу же, как получит!.. А как же он слайды получит, если бежать Игорю в этот Столешников не с чем? Но... неловко как-то признаваться: сижу, кореш, на бобах, в долгах как в шелках... А Виктор без зазрения совести то и дело будоражит звонками: "Достал?" — "Увы, дружище, — отвечал кратко с хрипотцой в голосе Игорь Васильевич, — тех, что просишь, пока нет". Что, в общем, и соответствовало действительности. Не так просто, как может показаться провинциалу, купить даже в Москве то, что нужно. — Он самый, — многообещающе отзывается Виктор; действительно, он позвонил поинтересоваться, как там обстоит дело со слайдами. — Ну, рассказывай, как жив, здоров, — спохватываясь, нарочито бодро предваряет его расспросы Игорь, зная наперёд, что услышит, и потому особенно не вникая. Беседы их с давних пор напоминали разговор двух глухих. Друг детства щеголял энциклопедическими познаниями, сыпал цитатами из великих мыслителей прошлого, афоризмами и тут же со снисходительной усмешкой давал пояснения "непосвященным". При этом любил покровительственно хлопать по плечу, приговаривая: "И чему вас в институтах учат?" Игорь же активно противостоял всему наносному, книжному, и к месту и не к месту провозглашал собственное великое понимание Бытия, хотя осознавал, что не в его силах помешать практичным людям, уверенной поступью шагать в социальные тупики, в которых рано или поздно прописывается безысходность. "О каком понимании жизни, я уж не говорю великом, — как-то раз обронил Виктор, — может идти речь, когда за душой ни гроша?" "Потому и нет! — вспылил Игорь. — Общество так устроено, что настоящему человеку в нём суждено мучиться. Трудно отстаивать своё мироощущение и процветать. Редко кому это удаётся". "Ну и страдай! — расправил широченные плечи Виктор. — Так каждый неудачник объявит только себя настоящим и будет носиться, со своим неумением жить как с писаной торбой. А мне умные книги дают почувствовать превосходство хотя бы над теми, от кого я по жизни завишу". "Мне трудно тебе помочь понять", — начал, было, Игорь. "Сначала помоги самому себе", — отрезал друг детства. Прошли годы, но мало что изменилось в их жизни. По-прежнему дела у Игоря шли из рук вон плохо, одолевало безденежье. Отчасти из-за этого отношения с женой натянутые, но он мужественно крепился, стараясь не срываться, и несмотря, ни на что по-прежнему ласково называл жену при детях мамочкой, а в иных случаях Оленькой. Оленька и он вообще очень подходили друг другу. Кратковременные недоразумения случались в основном по поводу воспитания ребят. Проказники находили защиту у отца. Заслышав крик, мчался он очертя голову на выручку — спасать от наказания крошек, за что сам попадал под горячую руку. Разгневанная вмешательством в святое дело воспитания жена гнала его из комнаты, в сердцах захлопывала перед его носом дверь. Словно высеченный розгами, он понуро тащился к себе в "восьмиметровку", громко именуемую "кабинетом". "Сколько раз повторять, — восклицал он, так чтобы она его всё-таки слышала, — бери пониже спины". Потом она приходила каяться в его убежище. Там на стенах висели плакаты — наглядные пособия для уроков английского языка, своеобразное приложение к самоучителю, над которым Игорь Васильевич работал по наитию и настроению. Педагог по образованию и призванию, он долгие годы тешил себя надеждой встретить талантливых, преданных учеников. Но дни проходили за днями, месяцы складывались в годы, а таковые, видимо, существовали лишь в его воображении. Наяву являлись личности с врождённым скепсисом ко всему чистому и святому; предлагаемое ускоренное обучение воспринималось ими как желание учителя "охмурить", искусство спонтанного чтения и понимания книг на языке оригинала — искусством выманивать топеу [мани] (деньги) у их счастливых обладателей. В школу дорога ему была заказана из-за распухшей трудовой книжки. Работать вахтёром, кем он был в последние годы — торчать тупой пешкой у всех на виду, осточертело. Деваться было некуда, и он ждал, сам не зная что. Наверное, чуда. Нескоро он понял, что никто не придёт, не поможет, до всего того, что изобрёл его мозг, компетентным лицам нет никакого дела и надо самому додумываться, как претворять свои идеи и замыслы в жизнь. — Как дела? — повторил он, потому что на междугородней линии "Измаил — Москва" были помехи. — У меня всё в норме, — сдержанно обронил друг детства и не стал дальше церемониться: — Ну, что там слайды? — Виктор, — миролюбиво начал Игорь, — пойми правильно: специально за ними я по магазинам не шастаю. Времени нет! Семья, дела. В шесть встаю, в двенадцать ложусь. Попадутся — возьму! Торопясь отвести дамоклов меч недовольства друга, Игорь поинтересовался здоровьем дочки Марты и её матери, пока ещё не ставшей официально женой Виктора. Друг детства буркнул что-то невразумительное. Боясь, как бы он не вернулся к прежней теме, Игорь необдуманно пошутил: — Кстати, что-то я до сих пор не получил приглашения на торжественное бракосочетание. — Это моё дело! — огрызнулся Виктор. — Я в твои дела не вмешиваюсь, хотя и есть во что!.. — Не понял, — помрачнел Игорь. — Забыл?.. Напомню! Из дома сбежал — раз. Детей сиротами оставил — два... Да, люди не мимозы, заденешь — колются. — Виктор, ты же знаешь, — как можно спокойнее начал блудный отец прояснять обстановку той жизни, от которой сбежал, но тут же сорвался: — Зачем так жизнь опошлять? Ты ведь начитан, умница, а социально на нулях. Виктор заканчивал мореходку, а пока без пяти минут капитан-механик работал матросом-мотористом в Дунайском пароходстве. Спортсмен до мозга костей, тридцати шести лет от роду, начинал он каждое утро с разминки — жонглировал двухпудовой гирей. Всё, за что ни брался, спорилось. Родители живы, относительно здоровы. Жил с ними в отдельной трёхкомнатной квартире, где у него была своя комната. Входящего в неё прямо у дверей встречают преисполненные важности добрые молодцы в высоких шапках да с карабинами, ни дать ни взять — гвардейцы английской королевы. Да и сами двери — массивные с латунными эмблемами, над которыми ломали голову в надежде на премиальные умельцы с судоремонтного завода, впечатляют. Под стать дверям импортные полки из сандалового дерева, сплошь уставленные внушительными энциклопедиями, словарями — толковыми, литературоведческими, философскими. Наиболее обожаемые русские классики — Толстой, Тургенев, Салтыков-Щедрин, Чехов — представлены полными прижизненными собраниями сочинений в тиснённых золотом переплетах, из "букиниста". Письменный стол с гнутыми ножками, рядом диван и два мягких кресла из австрийского гарнитура. На полу трёхметровый ковёр ручной работы замысловатого рисунка. Над ним солидная заморская люстра — символ процветания и благополучия. Обстановка точно говорила за себя, не давая изумлённому гостю и рта открыть, что жизнь здесь протекает без суеты, размеренно, словом, капитально. А сам хозяин всего этого блеска и великолепия слывёт в городе ходячей энциклопедией, по поводу и без повода сыплет цитатами, изречениями, крылатыми фразами. На всё у него своё компетентное мнение, единственно правильное и потому незыблемое. Дома в тиши поверяет он мысли свои по настроению тетрадочкам в клеточку мелким убористым почерком. Перечитывает свои умозаключения и бесценные наблюдения за поведением людей, с удовольствием сохраняя в тайне свою литературную деятельность. Всё вышеизложенное, видимо, даёт ему основание свысока посматривать даже на тех, кто выше его ста шестидесяти двух сантиметров. Такой же взгляд имел он и на свою девушку, хотя та и затмила своей стройной фигурой и нежным взором его познания в психологии, социологии, архитектуре, искусстве. Более того — такая самоуверенность (он терялся в догадках, врождённая или приобретённая) — делала попытки завладеть им. Однако с первого раза провернуть коварно задуманную авантюру ей не удалось: он не согласился на ЗАГС. Но устоять прочно был не в силах и потерял-таки бдительность. Вот тут-то, со второй попытки неистощимой в своём рвении отстоять женское самолюбие Жанны, намечалась счастливая семейная жизнь, поскольку появилось внебрачное дитя по имени Марта. И всё-таки Виктор, всеми волевыми усилиями поборов её притязания на роль жены и сохраняя отцовские чувства, то есть нежность и искреннюю любовь к крохотному созданию, решил остаться свободным гражданином. "В чём дело, Виктор?" — спросил Игорь, узнав об этой истории от сестры. "Понимаешь, не то"... — промямлил Виктор и замолчал надолго. "Вообще-то ты свободен, разумеется, — осторожно ввернул Игорь. — В социалистическом обществе нет эксплуатации человека человеком и принудительного по твоим понятиям брака. Раз не подходит — будь мужествен так и скажи: "Карисима (дорогая. – Исп.- Ав.) моя, Карисима! Нам не по пути!" — Игорь сказал так, хотя сердцем знал, что пытался наставить друга детства на истинный путь. — По крайней мере, это честно и благородно". "Кому нужны в наше время честность и благородство?" — огрызнулся зло Виктор. "Ну, не скажи! Без них человек вовсе и не человек, а двуногое животное как динозавр, вымершее в процессе эволюции". Если в Игоре и поднимался протест по поводу чьего-то непонимания жизни, он начинал городить такую чепуху, по мнению Виктора и монолог мог продолжаться часами. Потому и прервал Виктор околесицу Игоря бескомпромиссным заявлением: "Нельзя начинать семейную жизнь с бухты-барахты! Надо ещё подумать". — "Раз ты её начал, — напомнил ему Игорь о Марте. — Первый шаг сделан. Второй не за горами... Ведь про дочь не скажешь: "Не моя, а?"— "Да, моя!" — "Вот видишь, сам признаёшься в отцовстве, потому и скрепляй союз матери, отца и дочери, официально, как и заведено заметь, не нами, а испокон веков. Или запиши ребёночка на своё имя. В любом случае мы с Оленькой заранее поздравляем тебя! Желаем семейного благополучия, отдельной квартиры или хотя бы на первых порах комнатушки, для совместного проживания, всех благ и процветания". Тому разговору полтора года, а дело не сдвинулось ни на миллиметр. Жена, по-прежнему без мужа, дочь без отца. Живут, как и жили, раздельно, с родителями, каждый со своими. Их такая жизнь устраивает. А что дочь на отца не записана, их мало трогает. Наоборот, по нынешним меркам, оказывается, Игорь, не волокёт в законодательстве ни на грамм. Вся соль в том, что в таком отношении есть свой резон. Как матери-одиночке, государство выплатит безмужней жене кругленькую сумму — примерно шесть с половиной "дублонов" к моменту совершеннолетия малышки, и тогда можно, и узаконить свои семейные отношения. Создать, как говорят, семейную идиллию. Вот ведь как всё идеально выверено философом отцом, предусмотрено. Потому, не укорять следует кореша, а учиться у него как жить, как надо шагать в ногу со временем. И вдоволь по истечении срока посмеяться над прошляпившими такой вариант чуваками. Игорь всё же усомнился в истинности такого рассуждения и высказался откровенно, как и думал: "Всё, возможно, и хорошо в отношении кретинов. Но ты при таком раскладе дел не сможешь сформироваться в полноценную личность". — "А кто ж я, по-твоему, сейчас?" — изумился Виктор, который и мысли не допускал, что в его жизненном пути что-то не так. Игорь не стал распространяться на этот счёт, ибо глухой, не видя движущихся губ, пальцев, не услышит. Вот и сейчас они, по мнению знавших их близко, умные люди, а целых восемь минут говорили на разных языках. Не изменяя своим обычаям общения, Игорь подковырнул друга детства: — Что ты мне не живописуешь жизнь столь милого для моей души бессарабского оазиса, где ты благоухаешь? И так всегда, сколько помнится, отношение его к Виктору было ироническим. В глазах Игоря Виктор был Фомой неверующим, а он, в глазах Виктора — архитектором "воздушных замков". — У нас столпотворение на Ленинском проспекте, — кратко сообщил Виктор. По его тону угадал Игорь нетерпение Виктора рассказать ему нечто впечатляющее: это чувствовалось на довольно-таки приличном расстоянии в тысячи километров. — Не тяни резину, выкладывай! — закричал он, обуреваемый недобрым предчувствием, которого не избежать. — Ты знал Гиргишана? У Игоря так сердце и подскочило. Потом завалилось вбок, там и замерло. Пари! Руки у него похолодели от нахлынувших воспоминаний. "Сто тысяч, если останусь в живых!" — удалось расслышать сквозь помехи-хрипы на линии. Тревога пронизала тело, словно током, голос Виктора показался потусторонним, инородным телом. — Что ты мелешь? — завопил Игорь так, что посуда в кухне и стекла в оконных рамах жалобно так зазвенели, будто в тоске по высокому идеалу, невидимо разлитому в мире в виде энергии, что не могут лучшие умы никак собрать в единую энергосистему. — Я хорошо слышу тебя, говори потише, — разобрал Игорь в хаосе звуков голос Виктора. — Запиши, пожалста! Мне нужны Боттичелли, Веласкес, "Английская живопись второй половины XVII века"... А он всё не поймёт, какие сто тысяч и за что? И что угрожает жизни Гиргишана? И чем так взволновано население славного града Измаила? — Толком скажи! Что с Гиргишаном? — С кем?.. Ты слайды мне вышлешь? — недоумевает Виктор. — Да скажи, что стряслось с Гиргишаном? — А-а! Подыхает в больнице. — Выбирай выражения, ценитель и знаток искусства, — осадил Игорь Виктора. — Внятно, членораздельно скажи: в какой больнице, дай телефон!.. — Тебе это надо? — и снова Виктор толкует про свои слайды. — Вот что, — более не сдержавшись, заорал Игорь. — Ты мне скажешь?.. — Да что именно? — взывает к спокойствию и уравновешенности голос друга детства издалека. "Насмехается что ли? — подумалось Игорю. — Лучше бы не звонил". Но тогда бы он не узнал ничего такого, что бы окунуло его в прошлое. И тогда бы он не поведал своей Оленьке трогательную и в тоже время славную историю своего становления в человека разумного. И только теперь Игорь осознал, каким дорогим человеком для него стал бывший учитель физики, который жил, опережая время на полстолетия. Короче, нашумел тогда Игорь на Виктора и, наверное, был неправ. Какое собственно дело Виктору до трагедии Гиргишана, которого он то и знал скорее понаслышке. Телефон хандрил, будто негодуя по поводу взаимного непонимания и упрямства. Не выяснять отношения, а дополнять друг друга — в этом, как считал Игорь, и заключается высшее разумение общения индивидуумов. А в голове Виктора засели слайды, а в его, он потрогал горячую голову, ожил Гиргишан. И на уме, что с ним стряслось? В общем, кажется, оба переборщили. Виктор обозвал Игоря в сердцах "козлом" и бросил трубку. Некоторое время, не сводя глаз с кнопочного телефона, недоумевающе почёсывал свой стриженый затылок. — Жить в Москве и не понимать простой истины! — восклицал он под вздрагивания серой кошки, привычно мурлыкающей у него на руках. Виктор терпеть не мог молчавших кошек. А свою "музыкальную шкатулку" обожал и возносил при каждом удобном случае до небес. — Шагать надо в ногу со временем, — продолжал он вслух, скорее всего обращаясь к самому себе: — Как, позабыв школу, всемогущие хозяева прилавков на вопрос: сколько будет дважды два? — строго следуют негласному закону: сколько надо, столько и будет. Правда, это вчерашний день, а день сегодняшний наше обновленное законодательство. Статья... Арифметика проста как этот за окном накрапывавший дождик, который так и не станет никогда листопадом червонцев. Это мы понимаем, потому и прикинем в просвещённой голове все доходы, — Виктор нахмурился, негодуя, при мысли Игоря "Все доходы твои от сделки с совестью". Стоп!.. Не в пример некоторым его, Виктора Азербекова, совесть чиста. Кто знал, что его набравшая килограммы после родов пышнотелая мамзель подведёт под монастырь и окажется никчемной женой и нерасторопной хозяйкой. Хорошо хоть про ЗАГС ни разу не вспомнила, словно и нет такого заведения. Ему это показалось странным, но, в конце концов, мысль, что такое положение дел как появление незаконнорождённой Марты таит в себе немало гениально сложенных песен созвучных его природной сущности и гуманитарной подкованности. А посему, почему бы собственно не запеть во весь голос, если карты идут в руки. Как не воспеть добрых дядь и тёть, породивших новое отношение к матерям-одиночкам в законодательстве. "А этот, — Виктор даже перевёл дыхание от стольких набежавших мыслей, подбирая нужное более подходящее данному моменту точное прозвище Игорю. — Нет! — констатировал он. — Кретином его не назовёшь, дураком тоже. Вот, пожалуй, умником, — более не сдерживаясь, он захохотал, радуясь ясному уму, — это то, что надо. — Да чтобы я назвал его когда-нибудь другом! Ни за какие коврижки на свете! — с такими словами плюхнул и Игорь на рычажки трубку. Записные книжки, целая стопа листочков, телефонный справочник полетели с оглушительным перестуком с полочки на облезлый деревянный пол. Игорь Васильевич всё ещё жил со своей семьёй в допотопном трёхэтажном доме, от которого все его знакомые приходили в недоумение, почесывали затылок, озадачивались: как прикажешь понимать в двадцати минутах от Кремля пешком это недоразумение? Даже днём его ученики заходили в подъезд с оглядкой, гулко бьющимся сердцем, напряжённо прислушиваясь к шорохам. И ни за что не соглашались ступить в подъезд, если кого-то из изобиловавшей в округе пьяни замечали там с бутылкой. Но хотя человек привычен к неудобствам и то, что стало повседневностью для Игоря, было совершенно непонятным для нежного воспитания людей, мнения которых сходились лишь в одном — не может жить личность в таких условиях. Тем более изобретатель беспереводного курса языка Шекспира, Диккенса, Джека Лондона. Не потому ли уже договорившись по телефону об уроках на дому, поспешая к назначенному часу, войдя во двор мимо заваленных мусором и отходами овощного магазина с роем мух мусорных ящиков, "поворачивали оглобли". И считали свою миссию к изобретателю законченной. Совесть чистой, даже когда не удосуживались предупредить Игоря Васильевича об отказе по телефону. И считали, что не может жить в наше цивилизованное время в таком доме человек, если он уникален. Но почему, же не может? Никто так и не брался объяснить. Не может! И баста! Игорю же не верилось, что может случиться с Гиргишаном беда. — Он вечен! — восклицал Игорь. И верил в то, что Гиргишан в больнице лишь нелепая случайность. А Виктор чудак, каких свет не видывал, несмотря на свои энциклопедические познания. Но живёт и об этом не догадывается. — Пойми, ты, чудило! Человек только тогда человек, когда своим бескорыстием непрестанно подтверждает любовь свою к ближнему. — Что случилось? — заслышав его выходящие за рамки приличия умозаключения, встревожилась жена, которой и самой не терпелось получше узнать Игорька, бескомпромиссного в своих суждениях, порою резкого в отношениях с деловыми людьми. "Что поделаешь, каков есть, таким и останусь", — казалось, говорил не он, бессребреник, а говорила его гордыня. "Спасибо, что ты есть!" — раз обронила Оленька, поражаясь пророчеством своего мужа. И всё пыталась понять своим хрупким существом, что же всё ж таки он так часто по поводу и без повода имеет в виду под великим восприятием Бытия? Быть может непрерывный поток информации, который он величает Жизнью? И будет ли человек разумно и гордо жить, не совершая опрометчивых поступков, находясь 24 часа в этом непрерывном информационном потоке? И что ещё за Гиргишан? И почему Игорёк так убивается по нём? И вдруг её осенило: не этому ли Гиргишану обязан Игорёк великим своим пониманием жизни? Но тогда почему за шесть лет под одной крышей, ни разу не упомянул его? При виде жены Игорь сразу обмяк, молча, прошёл к своему дивану в комнатушку, закрыл глаза, устроившись на нём. Оленька подскочила к нему, потрясла, приводя его в чувство, за плечи. Тем самым побуждая его разделить с ней беду, так явно запечатлевшуюся на исказившихся от безудержного плача дорогих чертах лица. "Отнюдь не романтика привела румынского генерала Станэску в Исакченский лес, скорее долг службы..." — страница приключенческой книжки почти дословно ожила в памяти Игоря. — Я как то пристрастился читать вслух сызмальства, — глухо заговорил Игорь в забытье, наедине со своим прошлым, точно уясняя жизненно важный для себя вопрос: в чём, так и не найденный ни кем ответ на извечный вопрос: в чём смысл бытия? Говорил вначале напряжённо, потом более раскованно, воодушевляясь, чувствуя в Оленьке как всегда благодарного слушателя, умного и понимающего. Надо было что-то предпринимать для спасения Гиргишана, что именно, он ещё не знал. И ему так не хотелось каких-то недомолвок, не потому ли он и спешил выложиться ей как на духу? — Не торопись! — отпаивая мужа яблочным соком, предупредила Оленька. — Давай по порядку. Их сыновья: семилетний Дима, вылитый мать с врождённым упрямством с тонкими чертами лица, пятилетний Роман отважный не только на словах, но и на деле, с полчаса как были в Берендеевом царстве и потому не могли их отвлечь от насущного наболевшего. Отступись Игорь от своей выстраданной логики, суть которой сводится к тому, что только не продажный человек способен на великие подвиги ума, и потечёт их жизнь в достатке. А так стыдно сказать колготки и то купить не на что. Ну, что стоит ему стать репетитором английского языка? Так нет! Видите ли, у него открытие: беспереводной курс английского, когда слов не знаем, а понимаем смысл содержания точно также как в когда-то приводимом академиком Марром примере: "Глокая куздра штеко бокланула бокра и кудрячит бокрёнка". Зная синтаксис, утверждал и Игорь, можно научиться понимать содержание, не зная слов. Но он, как считал, пошёл дальше Марра. И, экспериментируя на учениках, для их же пользы, научился информацию воспринимать как информацию, дезинформацию как дезинформацию, фальсификацию истории СССР как фальсификацию. Попытался реализоваться в школах и в институте как основоположник Логики здравого смысла. Познал понимание в благодарных учениках, но к огорчению своему, не находил его ни у коллег, ни у руководства. Благодарен сложившимся обстоятельствам, что не стал под руководством патологии, обрекающей советских людей на безысходность и социальные тупики, ни алкоголиком, ни тунеядцем, ни наркоманом. Чудак-человек! Не от этих ли рассуждений нет у него учеников? А если кто и появится, то через занятие одно, второе сбежит от такого учителя. "Дело это наживное – ученики и последователи!" — размышляет новатор. — Если человек происходит от мамы, то не сбежит, а прислушается. Воспримет мою атеистическую идеологию как свою. И подружится со мной — Его величеством человеком, чтобы обрести подлинную свободу от алкоголизма, наркотиков и религиозного дурмана. Ну, а если рождён падшей женщиной, имеющей богатый сексуальный опыт до брака, тогда — скатертью дорога! Спасти в наших условиях можно только того, кто ищет спасения от навязчивых пессимистических состояний и мыслей, от бюрократов и шайки писателей-диссидентов, паразитирующих на деньги американского ЦРУ. Не потому ли и велико её стремление разобраться во всех его и своих перипетиях, выправить материальное положение и духовно остаться на высоте как мама его детей, жена и единомышленник.
категория: /