Г л а в а 8

ОРЕХОВОЕ ДЕРЕВО

В памяти стоит золотая осень на ореховом дереве, огромном, раскидистом, осеняющем своей кроной роно, где радушно принимали под кров. Взрастила дерево благодатная земля на радость людям. Щедро падают и падают на жёлтую траву грецкие орехи. Наклонись, подними и ешь! Природа щедра ко всем. А люди? По щекам Игоря Васильевича робко поползли слезинки. И была в них горечь былых переездов, и радость обретений!

— Трудовую книжку!

Гевашев поколебался. "Эх чему быть — того не миновать!" И подал документ.

Заведующий районо, бережно листая страницы трудовой, вдумчиво вникал в жизненный путь претендента на вакансию в Елизаветинскую школу, куда так и не явилась по распределению выпускница Одесского университета. Потом без объяснений и упрёков, не то, что в других школах, предложил расстаться.

— Да я ж, везде, где не работал, хотел, как лучше! — только и смог выдавить огорчённый новатор.

"Ну, что с ним, ершистым молодцем делать? — растроганно думал заведующий. — Он не хочет расставаться с нами!"

— Я хотел, как лучше!

— Верю! Охотно верю! Но... не все это понимают.

Свет надежды загорелся с новой силой в глазах молодого учителя, вспыхнул ярко и мощно, когда он осознал, что в него поверили. Он испытываюше посмотрел на ставшего таким родным заврайоно. Цепким взглядом проследил путь трудовой книжки в сейф — и вылетел из кабинета пулей, вроде могли одуматься и не взять его на работу.

И всё же не придётся ли ему и здесь восклицать — карету мне карету и драпать? Что ж поживем, увидим! — утешился он, всё ещё приходя в себя от той поспешности, с которой он здесь, в Котовске очутился. И все же, пожалуй, это любопытно.

В облоно, куда обратился Игорь Васильевич после увольнения из Ново-Елезаветинской средней школы, в которой он из-за неуживчивого характера и страсти к экспериментам и четверти не проработал, посоветовали ехать в Жовтневое или в Котовский район. Часа два он прослонялся по Одессе у моря, "самого синего в мире", как поётся в песне, и совсем не чёрного, размышляя над щекотливым вопросом: стоит ли? И понимал, не резон отрываться так далеко от семьи.

Проходя мимо какой-то школы, он затосковал по ребятам, тишине класса, школьным хлопотам. Нет, жизнь без школы нерадостна. Мальчишки, стайкой перебежавшие мостовую неширокой улицы, пламенем своих галстуков убедили его: надо ехать! И он выбрал город Котовск, названного так в честь героя Гражданской войны Григория Ивановича Котовского.

Денег у него было совсем мало. Это не смутило учителя английского языка. Доехать хватит, а там… Он знал, что делать. Материальные затруднения разрешались подработкой — врачеванием, или обучением английскому языку по его системе. Учитель даже подумывал о создании стабильных курсов разработанного им ускоренного обучения английскому языку где-нибудь в Доме культуры. И очень рассчитывал на поддержку на новом месте. Очень хотелось новатору помочь человечеству в краткий срок не только заговорить, зачитать на языке Шекспира, но социально помочь избавиться человеку от вредных привычек. Самого себя он считал личностью, которой пока не везёт ни во времени, ни в пространстве. Гевашеву, не имевшему хорошего слуха, трудно давался английский. Возможно, поэтому и отличался он от остальных учителей, у которых учёба на инязе спорилась.

Настроение заметно улучшилось, когда он отказался от кружки пива, предложенной ему попутчиками. Фантазия Игоря Васильевича разыгралась по дороге на вокзал, и, натолкнувшись на дородного мужчину, он не обратил внимания на тумак, не оскорбился на едкую реплику: "В каждой деревне свой дурак есть!"

Через полчаса поезд умчал его в северном направлении. Правда, в самый последний момент, повинуясь неведомой силе разума: не стоит так далеко забираться от дома, он чуть не сдал билет дежурному администратору, чтобы через час покачиваться в автобусе, следовавшем в Жовтневое. Это было намного ближе. Но то, что в случае фиаско, он заявится домой несолоно хлебавшим, остановило его.

Надежда на то, что всё образуется, развеяла тоскливые мысли. Но избавиться от чувства оскорблённого достоинства, Гевашев, уверенный в правильности своих на первый взгляд нелепых проступков, но не знающий, как эту правоту защитить от обидчиков, так и не сумел. Обидчики, как ему думалось, ничтожества, страхующие себя от случайностей, неприятных хлопот, либо занятые собственным благополучием. "Ну, что стоило директору поддержать меня, в моём смелом начинании? Ведь выше свободы от саморазрушения ничего нет! Я, действительно, хотел как лучше. Себя не жалел! И родители были "за". А директор заладил своё: "У нас не исследовательский институт". Предпочитают-таки быть на привязи у старого. Трус. Тупица. И как только повернулся у него язык ляпнуть: "Давайте расстанемся!" Да ещё спокойно так сказал, будто учителя-новаторы валяются на каждом перекрестке!" — негодовал Гевашев. И вновь и вновь казнил себя за то, что вовремя не рассмотрел перестраховщика прокуренными мозгами.

По дороге в школу, самой короткой, по словам местного старика в берете, натолкнулся Игорь Васильевич в переулке на рослого паренька, деловито выламывающего доску в заборе — лазейку в заросший бурьяном беспризорный сад. Меж развесистых яблонь виднелся заколоченный досками серый домик.

— Ты что делаешь? — как можно строже спросил учитель.

— Не твоё свинячье дело?! — огрызнулся паренёк. Игорю Васильевичу показалось, что он просто ослышался.

— Чтоо? Чтоо?

— То, что слышал, — кратко уточнил подросток.

Он был невозмутимо спокоен и так занят делом, что Игорь Васильевич невольно улыбнулся, подавив желание отсчитать мальчишку или хотя бы прогнать его от дряхлого с полосами дождей забора.

— Кем же ты станешь, когда вырастишь?

— Как Пеле, футболистом, — уверенно заявил школьник, как ни в чём не бывало, продолжая дерзкое занятие.

— Коленок не жалко?

— Фи! — презрительно сморщил подросток красное от натуги лицо: упругая доска не поддавалась.

Директор на месте, а вот завуча до двух часов не будет, — вспомнились ему напутственные слова заврайоно. Спешить потому вроде не стоит и Гевашев предложил помощь.

— Вот навязался, — ещё раз тот сморщился. Сплюнул в траву, и уставил в надоедливого человека серые, колючие глаза. Потом с досадой глянул на вдрагиваюшую доску и, засунув руки в карманы, заспешил вниз по размытой недавними грозами дороге, петляющей к церквушке без креста.

Гевашеву ничего не оставалось, как идти своим путём. Благо школа оказалась рядом.

Директор, с виду добряк пенсионного возраста, очевидно, был оповещён прибытием нового учителя. Взглянул на Игоря Васильевича остро, вяло пожал руку, помрачнел почему-то. Но каверзных вопросов о причинах ухода из школ задавать не стал. Видно не хотел травмировать себя лишний раз. Авось приживётся, полагал он. Сыграл свою роль тот факт, что школа уже второй год оставалась без «англичанина». Правда, спросил о семье, одобрительно воспринял то, что женат, непьющий.

— Молодчина директор, поверил! — ликовал Игорь Васильевич. — Теперь дело за завучем. Пока его нет, надо со школой ознакомиться.

По свежевымытой лестнице он поднялся на второй этаж, что было привычным делом для него. В коридоре Игорь Васильевич вдруг услышал за дверью первой от лестницы, с табличкой 6 "б", раздражённый голос учительницы:

— Опять опоздал... Как это не ты?

— Да это не я... а автобус.

Счастливый от первого успеха в районо, Гевашев был готов смеяться по любому поводу и без повода, а тут едва сдержался, что бы ни захохотать: до того забавным оказался диалог за неплотно прикрытой дверью. Оглянулся: в коридоре — ни души! Тебе ведь учителем работать здесь! — вовремя одёрнул он себя. А ты слоняешься без дела, подслушиваешь.

От природы любопытный, он так и не смог побороть своей слабости и замер у двери.

Шестиклассники всплесками смеха поддерживали юного острослова.

— Тихо! — властно приказала учительница. За дверью воцарилась тишина. — Пчёлкин!..

— Да! — задорно отозвался тот же мальчишеский голос, а смех в классе мгновенно возродился.

— Опоздал, да ещё и не слушаешь?! Что у тебя?

— Ничего, Вера Ивановна! Я сижу и слушаю.

— А что ты запихнул в портфель?

— Учебник, Вера Ивановна.

—Я не слепая, Пчёлкин. У нас нет учебников в таком переплёте.

— Это обложка, Вера Ивановна. Честное октябрятское!

— Дай сюда! Кому говорю?

— Ну, Вера Ивановна! Я бы с удовольствием, да нельзя. Не моя.

— А чья?

— Запамятовал, — сдерзил Пчёлкин.

— Я кому сказала?.. Отдай! — голос учительницы взвился.

— Кого? — ещё раз свалял дурака Пчёлкин. Класс дружно "грохнул"

— Вон! И без матери...

Игорь Васильевич едва успел отпрянуть от двери. Из класса вывалился нарушитель порядка, и учитель признал в нём будущую звезду футбола.

"Боже мой!.. Ну и школа! — подумал он; делая вид, что совершенно не интересуется 6 "б", проследовал дальше по коридору. — В Каменке хоть с уроков не выгоняли!.. — и опять одёрнул себя. — Школа, впрочем, как школа! Баловства и в Каменке хватало. Лучше ни во что не встревать, никому не перечить. И ни слова о переездах! Надо прижиться, втянуться. А уж потом эксперименты".

Гевашев давал такие обещания матери уже четыре раза.

— Что выгнали? — проходя, мимо ёрзавшего на подоконнике Пчёлкина спросил он. Его почему-то тянули к себе такие вот ершистые подростки.

— Пчёлкин обидчиво поджал губы; и даже не поднял головы

— Ты, случайно, не знаешь, кто на квартиру берёт?

На хмуром лице шестиклассника отразился интерес.

— А что?

— Да вот ночевать негде.

— А вы учитель английского?

— Так точно? — по-военному ответил учитель, хотя в армии никогда не служил: подвело зрение. Правда, правый глаз в норме, а вот левый подкачал.

— Айда! — решительно спрыгнул с подоконника Пчёлкин. — К бабуле моей. Здесь недалеча.

На лестнице Гевашев вспомнил о завуче.

— Погоди, я сейчас!.. — и побежал по коридору.-

Это "сейчас" затянулось на добрых двадцать минут. Завуч оказался весьма дотошным человеком. Игорь Васильевич охотно играл в откровенность. Выкладывал, где правду, где слегка завуалированный вымысел. Наконец, подкрепил всё сносной характеристикой с предпоследнего места работы — интерната, в котором ему так и не дали возможности утвердиться в высоком званий педагога-воспитателя. Завуч дал понять, что приемлемо. Мило раскланявшись, еле сдерживая бурную радость, Гевашев понёсся к шестикласснику Пчёл-кину.

— Мне ещё на сбор металлолома успеть надо! — выпалил подросток, останавливая не в меру восторженные оправдания будущего их квартиранта.

— За книгу пострадал?..

Они чуть не бегом поспешали, и мальчишка лишь кивнул.

— Посмотреть, можно? — не унимался разбираемый любопытством, что могла быть за книга, за которую так цепко держался Пчёлкин. Игорь Васильевич протянул руку, но сразу опустил: Пчёлкин отодвинулся, однако, не сбавляя шага.

— Нельзя, Лазарь Романович заругается, — пояснил он,

— Это кто ж такой сердитый? — Игорю Васильевичу всё ещё было весело.

— Да сосед наш. А вы... — Пчёлкин, видно, хотел сказать "отберёте", но вовремя спохватился: Дурак, сам подсказываю, ещё отберёт!

Гевашев слишком счастливый, чтобы понять мысли подростка продолжал:

— Хоть уважь, скажи, как называется? Пчёлкин смутился, засопел — и на всякий случай засунул книгу под рубашку, за пояс.

— Ну так как? — не отставал учитель, до того ему не терпелось узнать, что за книги читают на уроках его будущее питомцы.

Пчёлкин, молча, отвернул лобастую голову и ещё поглубже засунул книжку за пояс.

Определиться на квартиру оказалось совсем не сложным делом.

— Бабуля! В нашем полку прибыло! — бухнул с порога Пчёлкин и ринулся обратно в школу, ойкнув при взгляде на стенные часы. Мол, немаленькие, сами разберётесь!

"Итак, крыша над головой есть! А остальное приложится", — бодро размышлял Игорь Васильевич. Потом спохватился, подумав, что бабуля может и передумать, умчался на станцию в камеру хранения за портфелем, набитом учебниками.

Основательно проголодавшись по дороге на вокзал, он подумал: "Недурно будет отметить удачное приземление на новом месте". И как всегда размечтался. Вот он, поправляя на макушке голубенькую кепочку, — символ любви к спорту, безошибочно определяет издали популярное в народе заведение без которого, как поётся в песне: и не туды и не сюды! По-свойски окинув голодными глазами завсегдатаев ресторана и командированных, не спеша садится за свободный столик. Желательно у окна! Делает вид жуира привычного к аховым ценам заведения. С блуждающей улыбкой вслушивается в свой приятный баритон: "Цыплёнка-табака, салат "Ассорти", напиток фирменный. Ну и что-нибудь из горячительного. Сейчас посмотрим".

Официантка выслушает его почтительно. Нет-нет, да окинет гостя оценивающим взглядом профессионала сфер услуг. Чуть улыбнётся, удалится этакой загадочной королевой.

Но вместо всего этого он плотно пообедал в кафе, похожем на забегаловку. А свой любимый портвейн "сорок третий", так сказать лекарство от простуды, захватил в гастрономе, выстояв, разумеется, очередь. Зато забрать портфель из камеры хранения было проще простого.

Где бы ни работал, Игорь Васильевич с удивлением прислушивался к диалогам учителей о гарнитурах, белье и занавесках. И страстно осуждал потребительский ажиотаж отдельных коллег. Осуждая, как правило, не находил союзников среди массы остальных преподавателей. Не смущаясь этим, он прививал новые смелые мысли подопечным ученикам. Оставался после уроков с желающими, рьяно пропагандировал свою методику познания английского языка. Чувствовал себя раскованно.

— Говорят, английский очень трудный, — в первый же день сказали ему шестиклассники, нисколько не подозревая, что затронули самое его чувствительное место.

Сразу забыв о данном матери обещании не заводиться на уроках, "реформатор" с присущей ему отвагой стал разубеждать их в этом:

— Всё трудно! Потому что толковые люди занимаются не своим делом, не оттого ли и становятся бестолковыми? Что в английском сложного? Ни спряжений, ни склонений.

— А как может толковый человек стать бестолковым? — недоумевал по дороге домой Пчёлкин. — А наоборот?

Подросток старательно морщил лоб, не совсем доверяя Игорю Васильевичу, хотя при ребятах и поддерживал ставшего чуть ли не родственником ему учителя (Гевашев уже целую неделю столовался у них, а за питание и комнату обещал расплачиваться в получку).

— Наоборот? — задумался педагог-оригинал. — Сложнее, но бывает!

На следующем уроке он убеждённо внушал ребятам: английскому не только можно, но и нужно назло всем чертям и недругам научиться здесь, на уроках. Даже, как это не выглядит смешно по учебникам!

— Вам ведь интересно, почему не рушатся египетские пирамиды? Как держится спутник в безвоздушном пространстве? Об этом сказано в умных книгах. Вот и мы с вами. Кстати, кто работал над этой книгой, знаете? — прервал он себя, показывая классу учебник.

— Старков и Диксон! — дружно ответили подопытные.

— Правильно!.. Работая самоотверженно, они и сделали её доступной и занимательной.

Ребята потянулись к учебнику,

— Переходим от слов к делу, — воодушевлённо продолжал учитель. — Не обижайтесь, если оборву на полуслове. И так, запишем в тетрадки! Шрифт прямой, как принято у англичан. Имейте в виду, я не привык к получасовым урокам.

Шестиклассники восторженным гулом выразили своё одобрение. "Как мало успел", — после урока сокрушался Игорь Васильевич, но в свою методу верил.

На урок английского в 8 "б", внезапно для него ввалился Пчёлкин на правах, так сказать, "родственника". Пускать посторонних не положено, но зная о стойком конфликте из-за книги подростка с учительницей русского языка и литературы, хорошенькой особой из соседней Ново-Елизаветинской школы, учитель сделал исключение — приютил шестиклассника. Тем более, что сочувствовал ему, как жертве той самой Веры Ивановны.

Через несколько минут Пчёлкин заскучал и брякнул на весь класс:

— Английский да английский, Игорь Васильевич! Рассказали бы нам из жизни что-нибудь сногсшибательное!

Минут десять он крепился, не обращая внимания на озорника, и внешне оставался невозмутимым. Потом, не видя особого рвения восьмиклассников к предмету, поддался на провокацию Пчёлкина — и пустился в свой мир Социальной логики. Такое случалось с ним и в других школах. Не из-за этого ли приходилось уходить из них неоперившемуся новатору? Так что вольные отклонения от урока давно стали его правилом.

— Тихо! Тихо! — оживились подростки 8 "б". Ни смешков, ни подмигиваний, в озорных глазах — весьма серьёзный интерес.

— Вот если бы на уроке всегда так было, — счастливо вздохнул Игорь Васильевич, хотя в душе явственно скребли кошки: "А вдруг разнесётся по школе — новый учитель чепухой какой-то занимается, а не уроком".

Но так хорошо и уютно в кабинете английского языка от сосредоточенного внимания пытливо сверкающих ребячьих глаз, что Игорь Васильевич на минуту поверил, что в каждом из них прочно поселилась мечта усвоить родной язык Шерлок Холмса на "хорошо и отлично", а не ходить в кабинет для отбытия повинности.

И он заученным тоном сообщил энтузиастам:

— Прихожу раз на урок в пятый класс. Огольцы бегают, кричат, улюкают, а на меня ноль внимания. И до того мне стало обидно.

Восьмиклассники переглянулись.

— Сами знаете, — сделав паузу, продолжал Игорь Васильевич. — Как вас успокаивать! Только Светочка, малюсенькая, тоненькая, как тростинка, тихо сидит, сопит себе, что-то в тетрадке выводит старательно. Не успел я со звонком сделать рукой "Гуд бай!", как всех, кроме неё, будто ветром выдуло из класса. "Нравится английский?" — "Что вы?" — глазёнки на меня вытаращила, словно я с ума спятил. — "Ненавижу!" — "Почему тогда не бегаешь, не свистишь?" — "А я мечту осуществляю!" — Интересуюсь: "Какую?" — "Врачом хочу стать, — отвечает Светочка. — И вообще, как жить без иностранного и латыни? Вот и учу! А почему латынь в школах не преподают? Бабушка говорит: "Мы в гимназиях учили"".

— Вот вам и Светочка! — торжествующе заключил Игорь Васильевич, помолчал и задал испытываемым загадку: — Так почему остальные бегают?

— Мечты у них нет, — выкрикнул за всех с "Камчатки" Мишин, веснушчатый круглолицый паренёк.

Экспериментатор ощутил, как вырастают у него за спиной крылья надежды. Его охватила гордость, за себя и за ребят, что понимают. И не важно, что из школы попросили. Шут с ней! Смешно и жалеть об этом. Главное в том, что он снова может сеять "разумное, вечное, доброе". Хотя и знает, как нелегко определиться учителем во время учебного года.

Тут припомнился ему недавний не очень приятный диалог с завучем: "Дети букв не знают, а вы их читать учите!" — "Но ведь читают!" — упорствовал новатор. — "У нас, заметьте себе, не исследовательский институт!"

Его вернуло к настоящему дребезжание звонка. "Как мало успел", — подумал он, с досадой глядя на Пчёлкина.

В 9-ом же классе "б" он только и успел лишь бегло познакомиться с парнями и девицами почти на выданье.

— Понимаю ваше нетерпение, — заявил он, бодро шагнув от двери навстречу выжидательному блеску тридцати пар глаз. — Фамилия моя Гевашев. Зовут Игорем Васильевичем. Не примите за обиду, если неправильно назову фамилию, — зачастил реформатор, давая знак сесть. Раскрыл журнал и пояснил: — Ломаться передо мною не надо! Это не идёт взрослым людям. Если вызову к доске, дневничок захватите с собой. Двоек не ставлю!..

В классе возник смутный гул восхищённых возгласов.

— Раз двойка — значит, я плохо учил. Мое кредо — не бояться здорового смеха. И упорно одолевать трудности. Вопросы есть?..

— Школа наша вам нравиться? — подал голос какой-то парень.

И невольно Игорь Васильевич окрестил его Стропилой, до того тот был долговяз и худощав, вроде не держал с полгода во рту и маковой крошки.

— Хорошая школа, — как можно суше сказал Гевашев. — Однако, школа это не только стены и пособия... — Он сделал умышленную паузу, как бы подчеркивая значительность того, что скажет. — Но и учителя и ученики.

— Ну и как у нас?— продолжал тот же ломкий басок.

— Ученики как ученики! — пожал плечами Игорь Васильевич. — Надеюсь наладить с вами дружеские, скажем, отцовские отношения. А учителя... О них вам и судить. Я не съел ещё с ними пуда соли, могу ошибиться... Бывает, что иной одет с шиком, а копнёшь глубже...

Интересный диалог, к сожалению, прервался: дверь без стука отворилась, вошёл тот, кого он нарисовал в своем пылком воображении.

— К директору! — многообещающе скомандовал завуч.

— Позвольте...

Но ему не позволили, ни высказаться, ни довести урок до звонка.

В коридоре озадаченный Гевашев загодя нащупал в нагрудном кармане трудовую. "Слава богу, что ещё не сдал! — облегчённо вздохнул он. — Так что ей ничто не грозит".

— Вы что?.. Забыли, где находитесь? — бросая ему через стол чистый лист бумаги, возмущённо вопросил директор.

Игорь Васильевич сконфуженно переминался с ноги на ногу, соображая, в чём же это он провинился.

— Мы понадеялись на вас, взяли на работу, а вы?!

— Что я?.. Не опоздал ни разу, выбрит, к тому же трезв как всегда!

— А я, по-вашему, пьяный прихожу в школу? — не удостаивая взглядом учителя посмевшего перечить, директор отчаянно завертел диск телефона. Бухнул трубку на рычаг аппарата, похрустел пальцами. — О чём вы думаете? У вас на уроке сидит посторонний и читает Декамерона с дореволюци­онными картинками.

Тоненький звоночек прервал его речь.

— Здравствуйте, здравствуйте, Полина Григорьевна! Ну, что вы? Как забыть? Извините... К заврайоно! — сухо адресовал Гевашеву. И тут же забыл о нём.

2

В поезде взволнованный случившейся отставкой Игорь Васильевич мучительно думал: "Как смотреть в глаза маме буду?" Его жёг стыд такой лоб как он, здоровый и сильный, а денег у матери в займы просит на дорогу в школу, и никогда не возвращает. Вроде она у него дойная корова, или "палочка выручалочка". Нет! Не мог он вот так вернуться домой ни с чем. Ехать-то надо было в Жовтневое сразу. И зачем так далеко он заехал? Он старался разобраться в перипетиях своих житейских, но так и не смог, вроде знаний каких-то не хватало по устройству современного общества и опыта жизни в нём. Он был несовременен. И как не раз утверждала мать, родился не в своё время. Как бы то ни было, он настроен ехать в Жовтневое, а что касается того что задолжал за квартиру в Елизаветовке, и взял в займы у физрука десятку до получки, так адреса их он знает и честное октябрятское, он усмехнулся, вышлет. Вышлет, вот только заковырочка, люди добрые, когда? Когда деньги будут. Он честнее заврайоно во сто крат. Работал, работал и оказывается, даже не был оформлен. Потому и не нянькались с ним. А раз, два и готово! Вроде и не было в его жизни Елизаветинской школы и Пчёлкина. "Как он там без меня? — Игорь Васильевич заулыбался. Всё же приятны были для него эти воспоминания. Тем более, что помог бабуле Шуре исцелиться от простуды, а возможно и от гриппа. Усыпив её, напоил горячим вином с сахаром на ночь. Утром проснулась хозяйка, порозовевшая и весёлая, вроде как в санатории побывала. Все так и поразились чудесному исцелению.

— Ничего доберёмся до Жовтневое и заживём по-новому. Как учили! А как учили? — развеселился он. — А учили, граждане, нас, будущих наставников молодежи чему-нибудь и как-нибудь! Стоит ли удивляться, что я такой вот вышел из стен альма-матер? Думаю, не стоит!

В Жовтневое он добрался лишь утром, после того как перебился до утра на Одесском вокзале за неимением лучшего места. Дом приезжих на Привозе оказался переполненным, никто его, как он не уговаривал, не приютил на ночь. Игорь Васильевич бездумно созерцал, как в бесчисленных каплях би­серного дождя, нагоняющего тоску, в сумерках мелькают почерневшие дома, и полураздетые деревья скупо роняют набухшие листья... Игорь Васильевич покачивался в тёплом сухом "пазике", мчавшем его в Жовтневое. Там новатор рассчитывал начать всё заново. Эти мысли текли так же однообразно, как и струйки воды по стеклу.

"Ведь хотел, как лучше! Зачем полез не в своё дело? Ну, дружил с Пчёлкиным, ходил с ним в школу и из школы. Но не я же дал ему Декамерона! Разобраться надо было... А этот директор сразу бухает: Садись, пиши!.. Хорошо, что "по-собственному…"".

И тут его укорил мягкий голос матери: "Разговорами на уроках занимаешься! Потому и не держат ни в одной школе. И правильно делают!"

Он вздрогнул: Да, да! Конечно. И директор об этом что-то сказал. А что делать, если учащиеся элементарного не понимают: для чего живут, зачем нужен английский? Вот и приходится объяснять, как сам понимаешь. "Не за горами тот час, когда я привью им любовь к английскому, и ребята осознают, что учитель по методике своей впереди планеты всей обучает. Дайте только мне довести обучение до ума!"

— Дайте же!.. — вслух повторил он, вызвав недоумение заросшего недельной щетиной соседа.

Потом он смежил веки и стал бичевать себя:

"Какой скорый! В минуту собрался, ничего не объяснил ученикам. Хозяйке задолжал за квартиру! Словом, хорош гусь! Сбежал, позорно, трусливо. Во всём сам виноват. Хорошо, хоть без записи в трудовой! И опять вот, без работы. Эх! Отоспаться бы день-другой. А может домой махнуть?"

С заспанным видом, но не унывающим, он побрёл по райцентру, радуясь, что не бесцельно идёт.

Вакансии воспитателей в интернате открыты, и в школе место преподавателя английского языка есть.

Но в школу его даже не пустили. Строгая женщина — сторож и гардеробщица, и техничка, и собственно всё на свете в одном лице — так и оборвала его на полуслове.

— Нет! И нет!.. Не мыльтесь! Нечего делать!

— Я учитель!

— А я в таком случае космонавт! — подбоченилась она.

Здоровенный мужик — завхоз, а может муж или хахаль, сидел на лавке и не спускал с него настороженных глаз. Игорь Васильевич не знал тогда ещё, что для такого самоуправства у них были веские основания. С неделю как неизвестные лица взломали военный кабинет и похитили оружие. Команда последовала незамедлительно: "Без ведома директора в школу никого из посторонних не пускать!" Директор отсутствовал в связи с этим скандальным делом.

— Я к директору!

— Сколько можно говорить, нет его, и не будет!

— А завтра?

— Доживём и побачим! Степан, может, ты ему растолкуешь, раз меня не разумеет.

Игорь Васильевич не стал дожидаться внимания Степана, отошёл, постоял, точно размышляя куда податься, вспомнил, очевидно, что на этой школе клин белый не сошёлся, подался в поисках интерната. И кажется, преуспел.

— Случаем это не интернат, дружище? — окликнул он спиной стоявшего к нему на обочине дороги тощего паренька. Тот повернулся. На Гевашева глянули по-взрослому глаза. Однако, лицо так и осталось сосредоточенном на жевании красной морковки. Очевидно, подросток кого-то высматривал, или поджидал.

— Вы к нам? Я так и подумал, когда с автобуса выпрыгнули. Вот здорово! А я Косьмин Паша.

"Молодец! — отметил про себя Игорь Васильевич. — С уважением к себе относится. Другой бы сказал: "Пашка, а он вишь как Паша".

— Игорь Васильевич! — назвался он.

— Пошли, проведу, — глядя на прохудившиеся туфли Игоря Васильевича, добавил Паша. — Я тут дорогу знаю, где сухо.

— Чёрт знает что! — в сердцах вскричал Игорь Васильевич, оказавшись перед дилеммой как быть то ли прыгать через канавку, то ли сделать нежелательный круг. Вроде и идти близко, а не пройдёшь. Грязь по уши. — Как вы здесь без дорог живёте?

— Так и живём! — легко разрешая такие существенные вопросы как сухие ноги, подросток был в сапогах, судорожно рассмеялся Косьмин.

— Ты хотел сказать: мучаетесь? И воспитатели ваши, учителя тоже?

— Айда к нашим, в корпус. Сами увидите!

— Так мне надо сперва к директору!

— Ещё успеете!

— Так мучаетесь? Или как? — допытывался по дороге в спальный корпус Игорь Васильевич.

— Мучаемся! — помрачнел Паша.

— А что делать? — спросили обступившие шес­тиклассники.

— Старший воспитатель кретин, — вдруг протянула тоненьким голоском Таня, девчушка двенадцати лет с взрослым лицом и тонкий талией.

Все засмеялись.

— А вы тоже так все считаете, как.,.

— Белявская Таня?

— Да как Танечка? Мучаетесь и не знаете, что делать?

— Что делать?.. Раз сюда попали.

— Как что делать? Бороться, как боролся за себя, за свои убеждения, — он не сказал как Ленин, Сталин, а вознёс до небес Бадьина Викентия Ивановича.

Все, оказывается, лектора Всесоюзного общества знания знали.

Вдруг все замолкли и молча, уставились на моложавого человека в сером костюме в полоску и резиновых сапогах при галстуке.

Чтобы не подвергнуться унизительному допросу Гевашев, сам пошёл в наступление.

— Ваш новый учитель Гевашев Игорь Васильевич, вот знакомлюсь с интернатом. Знаете, завертишься на работе и толком ни с чем не познакомишься. Про Бадьина Викентия Ивановича толкуем. Вы его знаете?

— Господи, пощади и помилуй! Ведь живём в крохотном местечке, где всех наперечёт знаем.

— И что?

— С ума спятил старикан. Говорят, развёлся со своей ненаглядной. В изостудию записался.

Всё в Игоре Васильевиче так ходуном и заходило.

— Но! Но! — прикрикнул он на старшего воспитателя, по внешнему виду которого он принял за молдаванина. — До этого старикана вам как до солнца не дотянуться.

Тем не менее, взволнованный услышанной новостью о разводе, Игорь Васильевич отпрянул от старшего воспитателя, как от заразы, ринулся в корпус. Он ещё не знал тогда, что предпринять, но смутная догадка, что этот разговор с кре­тином, от которого он будет зависеть в интернате, чреват серьёзными последствиями не оставляла его. Так и вышло.

— Вас, Игорь Васильевич, кличут к директору. Он взъерошил непослушные волосы Косьмина Паши, заглянул тому в глаза, вздохнул скорее театрально, чем от переживания и с присущим ему апломбом сказал:

— Ты там ребят собери отпевать меня. Иду на свой последний и решительный бой! Если не вернусь, считайте меня не коммунистом, а большевиком, правда, беспартийным!

— Мы вас в обиду не дадим! — обнял его Паша, мы им покажем! — он потряс крохотным кулачком столь убедительно и правдоподобно, что у Игоря Васильевича невольно навернулись слёзы. Стало обидно, что так и не смог он облегчить участи суровой своим так и не состоявшимся воспитанникам.

— Понимаешь, Паша! Заварилась эта каша не по моей инициативе. Я заступился за одного замечательного нашего современника. — И Игорь Васильевич красочно, как только мог, рассказал Косьмину о Викентии Ивановиче, которого он почитал и любил за откровенность, за чистоту человеческих отношений. Отметил с удовлетворением, что в Косьмине он нашёл благодарного слушателя.

— Среди волков жить — по-волчьи выть, — засмеялся Паша и деловито подытожил: — По волчьим законам и вас заставляют жить. А что делать, раз сюда нечистая занесла?

— Как что? Бороться и побеждать! — воодушевлённо воскликнул Игорь Васильевич, тем самым обратив внимание подростков. — А ну, айда во двор! Дорогу в светлое будущее, как завещал великий Ленин, строить!

Затея пришлась по душе шестиклассникам. Работа закипела, нашлись кирки, грабли, веники. Кто на что горазд. Окрылённый энтузиазмом школьников Гевашев сам укладывал кирпичи, носил их за неимением тачки на себе, разбирал клад­ку фундамента бывшего генеральского дома, от которого оставались лишь нехорошие воспоминания.

И вдруг точно гром с ясного неба грянул, на котором кстати, если и были тучки, то только не грозовые.

— Прекратить!.. Я кому сказал!

Игоря Васильевича грубо рванули за плечо. Он поднялся, выправляя натруженную спину. Так и есть, его прогнозы сбывались. Провоцировал на скандал и его и интернатских мальчишек их заклятый враг — старший воспитатель.

— Не понял! — принял он вызов. Радом встали с насупленными лицами, сжимая кулачки дети, так пока ещё и не ставшие его воспитанниками.

— К директору! Сию же минуту, я кому сказал?

— Я сейчас! — бросил он детям, — А вы продолжайте!

— А ну прекратить! Вы чему их учите?

— Чему ещё! — захохотал он. — Логике жизни! Только через созидательный труд и противостояние тому, что рушит человека как человека разумного, человек мыслящий может сформироваться в Его величество человека.

Оглянулся. Воспитанники в нерешительности сопровождали их на расстоянии, вроде он и старший воспитатель были взрывоопасными. План действия созрел.

— Я не ел ещё! — заявил он громогласно. — А на голодный желудок иметь дело с сытыми жлобами и человеконенавистниками мне не резон.

И уже на твёрдой дороге, меняя курс на чайную, бросил:

— Пообедаю и приду, никуда не денусь!

— За своё поведение ещё ответите! — пообещал ему старший воспитатель.

— Отвечу! Отвечу! — отозвался Игорь Васильевич с вызовом. А в глазах, тотчас наполненных слезами — ореховое дерево. Энтузиазма как не бывало. Подавленное настроение так интернатовцы и не смогли поднять, хотя и попытались это сделать.

— А вы к директору не ходите!.. Мы сами поговорим. Пойдёмте с нами! — настойчиво потянул его за рукав Косьмин. И странно, в данный момент Паша не казался Игорю Васильевичу маленьким и беззащитным. И он уступил, ничуть не жалея, что так поступил, несмотря на плачевные последствия и для него и для подопечных.

На огородах и встретились как зайцы, среди моркови и капусты.

— Случилось что? — насторожились шестиклассники.

Паша, как учитель был ему благодарен за это, с жаром чуть не плача, объяснил ситуацию, в которой оказался их будущий воспитатель Игорь Васильевич. И ему дали слово.

— Для чего рождается человек? — скорее самому себе задал вопрос Игорь Васильевич.

Его речь была путанная, без логики, без начала, середины и тем более конца. Досказать не дали того, что мучило и не давало ему покоя. А тут ещё появление старшеклассника симпатизировавшего ему, но скептически настроенного к его высказываниям положило конец беспрецедентному выступлению.

— Вас ищут!

— Вот как! Интересно, интересно, — стараясь изо всех сил выглядеть спокойным, как можно уравновешенно сказал он. И кому это я понадобился?

— Милиция вас разыскивает! Сам видел старшего воспитателя в милицейской машине. Вам уезжать надо! Заберут, а там никому ничего не вталкуешь. Дадут по почкам.

— Моряков дело говорит, — заговорили разом подростки, — мы вас проводим до шоссе.

— А я с ним, — Паша кивнул на Морякова, — вещи ваши принесу! Вы только записку хозяевам напишите!

Игорь Васильевич объяснил что ему надо в первую очередь и, сопровождаемый взволнованными ребятами, тронулся в путь. Пройти надо было километра с два. По пути с такой гвардией он повеселел, популярно разъясняя о вреде спиртного и табака. И уже на трассе, прощаясь и пожимая каждому руку, напомнил о том, что надо научиться каждый день радоваться здоровому образу жизни. А сам был безмерно счастлив единению с ребятами, которые горели желанием отстоять его.