Глава 3

ЗАЯВКА НА ВЕЧНОСТЬ

 

 I

Блуждания по издательствам были подобны скитаниям в незнакомом, лабиринте — вроде Киотского, но без Ариадны.

Помнится фамилия одного из "стражей лабиринта" была на "О".

— Можно? — спросил Гевашев и храбро переступил порог.

Тихо прикрыл за собой дверь.

— Вы ко мне?! — сразу атаковал: его редактор: — По какому вопросу?

— Будьте добры, — И Гевашев протянул заранее заготовленный листок прозы, автором коего был заведующий редакцией этого издательства по работе с начинающими писателями,

— Я занят! — недружелюбно сказал редактор.

— Прошу! Взгляните, стоит ли мне заниматься литературой. У редактора помимо воли сработал, хватательный рефлекс,

Пробежав глазами перепечатку с оригинала только что вышедшей; книги рассказов общим тиражом в сто тысяч экземпляров компетентное лицо небрежно сказало:

— Вроде всё на месте, но это не литература.

— А что же? — с вызовом поинтересовался Гевашев.

— Чего не знаю, того не знаю, — более простецки ответил редактор, выпроваживая Игоря. — Знаю лишь то, что это не литература.

— И ты затеял с идиотом ненужный спор? — неодобрительно сказала ему дома Оленька, выслушав "доклад" Игоря.

— Напротив! — ответил он: — Стал соображать, что к чему. — Опустил голову и вышел в другую комнату, дал волю своим эмоциям. Кажется, он ещё кое-что усвоил из своего визита. Снова вернулся в комнату, раскрыл, было, рот, но Оленька приложила палец к губам:

— Тише!.. Дай послушать.

С экрана телевизора на них смотрел писатель Василий Быков. Лицо у корифея было сосредоточенное, взгляд погружён в глубину сознания. Он призывал к борьбе с негативами "до победного конца". Голос у него был торжественный.

Глядя на современника, Игорь задумчиво сказал:

— У него нет забот. Редакторы рвут рукопись из рук. Да, написать — это, конечно, великое дело, а вот как напечататься?

2

С другим редактором был иной по тональности и смыслу разговор. Прервав его шаблонные разглагольствования, Гевашев спросил:

— У вас нет такого ощущения, что вы пропадаете? Тот ошарашено ответил:

— Полагаю, что нет.

Гевашев загадочно усмехнулся:

— Значит, мне чертовски повезло встретиться с таким редактором, как вы.

— Конечно... — осторожно сказал редактор: — Ну и что решили?

— Отстаивать своё право на место в советской литературе.

Редактор вздыбился и, сполчаса пуская в потолок клубы дыма, отговаривал Гевашева от безнадёжной затеи.

— Видимо, гражданин, вам придётся забрать свою рукопись обратно.

Игорь попытался ещё раз получить у этого субъекта поддержку:

— Может, возьмётесь отредактировать? Я могу...

— Не надо! — с испугом сказал тот: — Тут нечего редактировать.

Пошатываясь от никотинного дыма, некурящий "автор" поплёлся к выходу. Спускаясь на второй этаж, в приоткрытую дверь узрел старого человека с пристальными зрачками-пиявками и лицом койота.

— К вам можно? — вкрадчиво спросил Игорь: — Тут у меня... — Он полез в кармашек своей сумочки-визитки.

— Если поэзия, то не ко мне. Я не поэт, — сказал человек-койот.

— Небольшой рассказ у меня, — ответил Игорь.

— Ладно, если небольшой, прочитаю.

Минут пять он быстро бегал глазами-пиявками по строкам рукописи.

— Таак. Это, гражданин, не литература.

— А что же!? — удивился Гевашев.

— Не знаю! — отрезал редактор.

Гевашев немного подумал и сказал:

— Можно я оставлю у вас что-нибудь из своего творчества? Когда можно прийти? Человек вы, вижу, хороший.

— На следующей неделе, — сказал "койот".

Пробегая по коридору, Гевашев натолкнулся на пожилого человека "дежурившего" под запертой дверью завредакцией.

— Что за чёрт? И этот ни гу-гу! — бормотал он.

— Не появлялся ещё? — спросил Гевашев, делая вид, что знаком в редакции со всеми.

— Нет, — ответил пожилой человек.

— Вы кто — писатель? — спросил Игорь.

— А как же! — усмехнулся тот. — А вы?..

— Хочу им стать, — ответил Гевашев. — Да вот не получается.

— Хотите знать, почему? — улыбнулся писатель.

— Здесь что-то душновато, — сказал Игорь, боясь, что именитого писателя, как он предположил, уведёт завредакцией. — Давайте уединимся, где-нибудь и поговорим, а?

— Я занят, — недовольно нахмурился писатель.

— Умею быть благодарным, — быстро сказал Гевашев, вытащил "красненькую" и вручил писателю.

Тот бегло просмотрел рассказ, причмокивая губами.

— Неплохо, это действительно рассказ. Всё при нём, как при дамочке. Рад с вами познакомиться.

Гевашев был польщён.

— Наконец-то слышу то, о чём мечтал.

На следующей неделе он с гордо поднятой головой вошёл в кабинет завредакцией, под которой "дежурил" новый знакомец, так высоко оценивший его рассказ неделю назад.

— Можно к вам? Добрый день.

— Вы кто? По какому вопросу? — окрысился перегруженный собственными делами заведующий.

— На днях известный ваш автор прочитал мой рассказ и высоко отозвался о нём...

— Какой такой автор? Его фамилия? — недоумённо глянул на Игоря "зав".

— Фамилию я как-то забыл спросить, — растерянно заявил Игорь, и живописал внешность писателя.

Завредакцией вдруг захохотал, как иерихонская труба, потом покраснел и выставил Игоря из кабинета, плотно захлопнув дверь.

3

На третьем этаже одного из московских издательств, сидя в жестком кресле, в углу кабинета, распинался непонятный редактору автор пяти рассказов.

Редактора лихорадила мысль:

"Что это за субъект, и по каким принципам он живёт? Уму непостижимо, всё о себе да, о себе толкует! И на что связался с ним?!"

Немного подумав, он смягчился: "Все же это честный малый, совсем не знающий ни нашей кухни, ни наших задач".

— Итаак... — начал редактор вслух, но автор не дал ему продолжить мысль.

— Я наперёд знаю то, что вы собираетесь сказать.

— И что же я собираюсь сказать?! — изумился редактор, которому впервые в его практике не дали раскрыть рта.

Автор напыщенно заявил:

— В каждом из моих рассказов, — он значительно взглянул редактору прямо в очи: — Есть заявка на вечность.

— Позвольте, — несколько растерянно возразил редактор, — до звания "рассказов на вечность" ещё далековато.

Гевашев возмутился:

— Тогда, что же это!?

— Пока зарисовки, — кратко ответил редактор.

— Надо добавить "талантливые", — сказал Гевашев.

Редактор усмехнулся:

— Возможно, искра божья в них есть, однако это ещё не литература.

4

Пожимая руку Володе Железняку, давнему знакомому, сценаристу из документального кино, Гевашев весело закричал:

— И побриться: некогда мне. Извини! Всё дела, дела!

— Ничего страшного, — сказал сценарист, первым входя в фойе кинотеатра "Россия".

Дело в том, что из-за большой занятости Оленьки, которая отказалась идти на просмотр фильма "Покаяние", у Гевашева оказался лишний билет, и он позвонил Володе-сценаристу, надеясь, что Железняк составит ему компанию. Гевашев обещал придти к двенадцати, хотя фильм начинался в полвторого.

— Давно ждёшь? — спросил он, так и не вспомнив, что обещал явиться к двенадцати. Уточнив, он извинился: — Прости великодушно, запамятовал. Сам понимаешь — семья у меня.

— Лучше расскажи, чем занимаешься, что поделываешь? — прервал его Володя.

Они ещё поговорили просто так; без цели. Гевашев отметил респектабельный внешний вид сценариста. Потом взяли мороженое, и еле успели в зрительный зал.

В документальном киножурнале показывали программные станки.

— Это моя стихия, — скромно заявил Володя.

Фильм смотрели молча.

Когда демонстрация "Покаяния" закончилась, Володя спросил:

— Ну, как фильм?

— Если честно, нет в нём заявки на вечность! — небрежно заметил Гевашев. — А так... зрелищно. Даже восторженные поклонники нашлись. Поорали всласть, в ладоши похлопали.

— Это философская притча, — сказал сценарист.

Гевашев гнул своё:

— Фильм "Сталкер" — это действительно заявка на вечность. Спасти другого нельзя, получается заколдованный круг. Трагедия?..

— А люди благополучные проблемами вечности не занимаются. Для простых же людей "Сталкер" — тёмный лес. Их мозг отказывается верить в подобную ситуацию.

С грустью смотрел он на Володю-сценариста: "Безнадёжно приземлённый ты человек. Пока не пощупаешь что-нибудь, не поверишь".

Так оно и было. Володя пожал плечами:

— Какими-то загадками говоришь. Ты вот мне позвонил и сказал, что пишешь прозу. Дай почитать!

— А что? Она при мне, хотя ты, насколько я понимаю, человек, шибко занятый, — уклонился Игорь. — И мне не особенно хотелось бы, забивать твою светлую головку такими пустяками, как мои рассказы. Лучше поговорим о фильме. Вместо такого броского названия "Покаяние" я бы поставил другое... Какое? Да хотя бы "После драки кулаками машем". Лучше создали бы фильм о негативных явлениях нашей жизни и их причинах. Например, кинокартину о "Горбостройке" и ваучерной афёре.

— Такой фильм никогда не поставят, — помолчав, напыщенно заявил сценарист. — Поставить его, значит нанести удар по справедливости в обществе.

— Думаешь, она есть? По-моему в стране царит узаконенная несправедливость, — сказал Гевашев.

Сценарист пожал плечами, пошевелил пальцами, мол, пока я здесь, давай папочку с рассказами. Гевашев молча её, вручил, и они дружески расстались, пообещав друг другу созвониться.

5

И все же Левин снизошел к просьбе Игоря познакомить его с кем-нибудь из редакторов из "Молодой Гвардии". И дал телефон.

Через неделю окрылённый Игорь в реакции редактора "Я жду вас!" уловил великое понимание своей миссии на земле. И ошибся! Творческому союзу редактора с автором заявок на вечность, после первой же прочитанной вскользь страницы, так и не суждено было состояться.

— Какие-то наметки, штрихи, — разводя руками, только и произнёс он. — Отредактировать? Здесь нет того о чём говорите вы, нет прозы.

— Я мыслитель! — побагровел от такой несправедливости автор. — За меня заступиться надо. Вот, — он потянул за треугольник змейки на сумочке-визитке, вытащил книгу весьма известного писателя.

Но редактор, поглядывая на часы, спохватился.

— Совещание!

— Может в другой раз, — автор не завершил своей гигантской мысли, редактору было не до него: телефон: в его кабинете с минуту как недоумевал и куда, мог хозяин запропаститься?

— А зачем? — блеснув рядом пожелтелых от никотина зубов, огорошил редактор своим равнодушием автора.

Не солоно хлебавши, автор совершил утомительное путешествие по этажам издательства, которое на этот раз не казалось вечно молодым.

— Простите, — обратился он на переходе из одного здания в другое к одному внушительно одетому пожилому человеку.

— Вы, случаем, не знакомы... — и он назвал имя весьма известного писателя.

— А вы кто собственно будете?

Игорю Васильевичу хотелось сказать "человек", и добавить горьковское "это звучит гордо", но он отрекомендовался начинающим писателем-мыслителем. Сотрудник издательства так был погружен в свои собственные заботы, что гордое "мыслитель" прозвучало призывом к действию. Он весь преобразился и юркнул со словами "Ждите меня здесь!" в одну из дверей, тотчас появился с нужным телефоном. Игорю Васильевичу ничего другого не оставалось сделать, как поблагодарить и поставить крест на этом издательстве.

6

Резкий продолжительный звонок.

— Как на пожар,— недоумевая вслух, понёсся Игорь Васильевич открывать двери.

Кого, кого, но соседа со второго этажа он не ожидал. Как говорят: "Не прошенный гость хуже татарина".

— Прошу! — распахнул он дверь пошире, но Леонтий, так звали соседа, не вошёл, на приветствие никак не среагировал. Набычился, и попросил выйти на площадку "поговорить по-мужски". Игорь не был не трусом, не бандитом. В своё время он качался и мог за себя постоять в экстремальных условиях, а их то было у него предостаточно.

— Я жду!

— Видите ли, — дипломатично произнёс он. — Я и ростом не вышел и: давно спортом не занимаюсь. Изобретение сделать — могу, открытие — тоже, рассказ, роман сотворить могу. Сыновья есть. Семья не знает ни алкоголя, ни табака, ни спекуляции. А почему?

Договорить ему сосед не дал. Он схватил его за рукав и попытался силой вытащить из квартиры. Игорь упёрся, но нога оппонента не давала возможности закрыть наружную дверь. Тогда Игорь запёр вторую дверь. Разволновался, руки от такого неравного единоборства дрожали, дыхание спёрло, но он не переставал разъяснять жизненную свою позицию, тем самым корректируя рассудочную деятельность оппонента, но теперь уже через запёртую на задвижку дверь.

— Почему я могу, а миллионы никогда не смогут жить, так как я живу: гордо и достойно? Секрет прост, как сама правда. Я родился третьим сыном, отец — четвёртым ребёнком, мама моя — седьмая. Вот попробуйте найти человека, у которого мама — седьмая по счёту ребёнок в семье, — он слышал, как уходит Леонтий, так и не дослушав железной логики.

Звонок, на этот раз телефонный, оторвал его от горестных размышлений. Почему так вот приходят натренированные люди и нагло с позиции силы пытаются разговаривать?

— Да-а-а, — отозвался он, расслышав малоприятный голос тёщи Леонтия.

— Опять затопили.

— Так не сезон ещё. Август на носу, а вы затопили, — и вдруг до него дошёл смысл сказанного. — Опять двадцать пять! — заорал более, не сдерживаясь, он. — Сколько можно говорить, что дело не в Гевашевых, а в сантех-ни-и-ке! А она, пора это усвоить как "отче наш!" не ремонтировалась со времён царя Гороха! — и опустил трубку.

7

Редактор альманаха "На море и суше" Пронин, прочитав литературную заявку на вечность "Ботинки из крокодиловой кожи", задумчиво почесал затылок. Думал он минут пять, после чего сказал:

— Конечно, это ещё не шедевр прозы, но дело можно поправить, если найдётся человек, который согласится литературно доработать рукопись.

— Где найти такого человека? — тотчас загорелся надеждой быть посвящённым в литературное мастерство Гевашев.

— На ваше счастье, есть у меня на примете такой. Он в моём альманахе печатался лет двадцать подряд. Вот его телефон и попробуйте склонить его на свою сторону.

Игорю ничего другого не оставалось, как согласиться с Прониным, на которого он и сослался, когда вечером позвонил Колпакову.

— Вся надежда на вас, Александр Лаврентьевич! И в ответ услышал:

— Как раз завтра утром я встречаюсь с Прониным на станции метро "Горьковская". Приезжайте к нам. Часов в двенадцать. Садитесь в последний вагон. Напротив него — скамейка. Там мы и будем.

Будучи рассеянным человеком, Игорь Васильевич назавтра проехал названную станцию и оказался на Войковской.

Сообразив, что не туда приехал, вернулся на "Горьковскую". И верно: Пронин сидит на скамье, рядом незнакомый мужчина. Пронин заохал: "Поздно являетесь, так не принято в Москве. Точность, прежде всего!" И представляет Игорю Васильевичу литератора Колпакова.

— Знаете что, пойдёмте на воздух, — сказал он. — Здесь грохот и душновато.

Поднялись по эскалатору наверх, вышли к памятнику Пушкину.

— Ну, вы разговаривайте, а я побегу в магазин, не то он закроется. И тут же убежал.

— Посмотрите эту рецензию на ваш рассказ, — сказал Колпаков.

Игорь Васильевич взял рецензию, но читать не пришлось. Опять подскочил к ним Пронин и сказал:

— Проклятая забывчивость, вы же обещали мне десятку за написанную мною рецензию. Хотел купить продукты, хватился, а в кармане только на транспорт.

— Без проблем! — Игорь покопался по карманам и извлёк восемь рублей. — Как же так, — развел он руками, — было пятнадцать. — С супругой разминулись! — извиняющимся тоном нашёлся он что сказать. — Занесу, обязательно занесу в другой раз.

Пронин проворчал сквозь зубы нечто нелестное в его адрес и махнул рукой Колпакову:

— Ну, пока! Я побежал.

И скрылся в метро. Колпаков расхохотался.

— Итак, слушаю, — сказал он, наконец, отдуваясь.

— Да вот тут у меня, как видите, — заволновался Игорь, — и рецензия Пронина на рассказ и сам оригинал. Может, — с надеждой спросил он, — найдёте время и прочтёте.

— Читать на улице не дело, — усмехнулся презрительно литератор. — Могу только бегло просмотреть и решить вопрос: можно ли доработать эту болванку?

— Вот за это спасибо, — воодушевился Игорь Васильевич, впрочем, не обижаясь на колпаковское "болванку" и тотчас вытащил из бокового кармана пиджака свернутую трубкой рукопись. Попыхивая сигаретой "Мальборо", и тем самым, подчеркивая, свою значимость в материальном мире, Колпаков с невероятной быстротой просмотрел рассказ. Чувствовалось, что он действительно литератор. Не то, что Пронин.

— Вещь неплохо задумана, — сказал он, возвращая рукопись. — Если в материальном отношении договоримся, берусь превратить этот эскиз в художественный текст. Пока что это просто болванка, заготовка, так сказать.

— Заявка на рассказ?

— Вот именно! Но ты мне симпатичен, м-да, кажется, безденежен, то... — он улыбнулся.

— Как скажите, так и сделаем.

— Ну, тогда по рукам! Ваш телефон, рукопись забираю, как только завершу работу, позвоню.

Спустя два дня раздался звонок.

— Игорь Васильевич? — узнал Игорь характерный баритон Колпакова.

— Да, слушаю, слушаю. Рад вашему звонку, Александр Лаврентьевич.

— Я тут с одним другом по перу обсуждал ваш рассказ... Он лет восемнадцать в лагерях строгого режима пробыл. От звонка до звонка. Друг тоже находит, что рассказ ваш перспективен.

— Спасибо, я ваш вечный должник, — заорал Игорь от радости.

— Ладно, не надо эмоций. Даю телефон, по которому завтра звякните в десять утра, хорошо?

Как и условились, Игорь позвонил. Ответил усталый, очень приятный женский голос. "Наверно, жена?" — мелькнула мысль.

— Александра Лаврентьевича здесь нет, он в Ясенево. Туда и звоните, — женщина медленно продиктовала номер.

Позвонил в Ясенево. Обрадовался, услышав уже знакомый голос:

— Извините, что так вышло, я не поехал к жене, как намеривался. Это она вам дала телефон?

— Так точно! — гаркнул Игорь по-свойски.

— Как поехать до метро "Беляево" знаете?

— Пока нет, поскольку не ездил туда.

— С "Колхозной", где живёте, жмите прямо до "Беляево" без пересадки... Мимо "Третьяковской" и "Октябрьской", понятно?

— Минутку, запишу адрес.

Через час взволнованный предстоящей встречей с опытным как оказалось писателем, Игорь Васильевич уже был на Литовском бульваре, у кинотеатра "Ханой". Тут его и поджидал пунктуальный Колпаков.

Предварительно они зашли в магазин, купили хлеба, торт и сыр. Колпаков оказался весьма эрудированным и проницательным собеседником, сказал ему, что нельзя быть столь откровенным человеком, как он. Затем он приступил к чтению вслух с комментариями, и литературной правке рукописи.

И Игорю Васильевичу, впервые в жизни оказавшемуся в лаборатории писателя в роли стажёра, которому по новому открывался волшебный мир прозы, подумалось, что тому, кто стучится: рано или поздно всё равно откроют двери.

И по дороге домой он записал: в записной книжке: "Самое главное в жизни разумного человека — это достучаться, чтобы услышали зов о помощи!"

9

"Дорогой Игорь! Я бы мог тебе сказать словами, что всё мне не понравилось. Но ты вложил много труда в свои рукописи, и потому просто сказать так было бы невежливо.

Как мне кажется, я чувствовал и раньше, что рукописи твои будут где-то на этом уровне, но надо было ещё убедиться в этом. Я убедился. Ты ни в коем случае не должен воспринимать мои слова, как личную обиду. Ибо человек сильный не гнётся, не ломается, наливается большим желанием всё преодолеть.

Но, то отступление, а суть вот в чём. Я не буду с тобой говорить, как писатель, потому что сам, как ты знаешь, ничего не написал и прав, поэтому никаких у меня со стороны писательской науки нет говорить о прочитанном.

А наука эта есть. Кто и как ей заряжается, это другой вопрос.

И это опять отступление.

Я буду говорить с позиции читателя, в руки которого попала какая-то рукопись. И вот он начинает читать.

Во-первых, я бы не стал её читать, если бы ты не попросил меня. Она — неинтересна. То есть можно расшифровать, почему неинтересна.

Ну, во-первых, когда ты начинаешь, есть суп или кашу, ты не думаешь, почему это не вкусно. Невкусно и всё тут. И только если заставить себя подумать почему, тогда начнёшь копаться и может быть, докопаешься.

Первое, что бьёт по глазам, автор не умён, не оригинален и попросту сероват.

Этим сказано всё. Обо всем: остальном можно не говорить.

Всё остальное — следствие.

Нужно ли говорить что-то ещё? Если ты человек сильный, то нужно. Те пять лет, с которых ты говоришь, как о претензии на занятие места в советской литературе, нужны тебе не для глупой похвальбы, а для работы над элементарной скромностью пишущего человека.

Но я не это хотел, сказать. Скромность это пустяк в сравнении более серьёзным делом: я не говорю о сюжетосложении, может быть этому при должной тренировке можно научиться (не знаю, сам я ничему не научился, может быть, ты удачливее меня, кто знает...). Но дело всё-таки наверно не в этом, хотя и в этом тоже. Главное, ты, как мне кажется, конечно, дай бог, чтобы я ошибся, не обладаешь чувством слова.

Быть может ты так и в разговоре швыряешься словами, что совершенно не чувствуешь цену слова, а слова имеют разную цену. Хочешь, верь, хочешь, нет. Это, конечно, не нравоучение, но как там, у Маяковского: "слова до важного самого в привычку входят, ветшают, как платье..."

Так вот, к словам ты, как: в разговоре, так и рукописях своих относишься небрежно и валяешь в кучу дорогие и обветшалые слова, совершенно не обращая: на них внимание.

Но вот, пожалуй, и всё. Остальное - мелочи.

Вывод — опять же только, на мой взгляд, ибо любой другой человек тебе мог бы сказать совершенно противоположные слова, и я оказался бы в глупом положении. 'Этому был бы я рад.

Игорь, ты человек сильный, а посему можешь обращать или не обращать внимания на написанное, можешь бросить заниматься литературой или только начать ею заниматься.

На мой взгляд, у тебя сейчас происходит период не становления, а только брезжило какое-то начало, какой-то тяги к литературе. А до становления ой как далеко. Ибо становлением — это, как мне кажется, перелом в творчестве, срединная какая-то его часть. Совет — (опять же, если он тебе нужен) с тех пор, как мы с тобой виделись впервые, ты заметно прибавил в культуре и интеллигентности. Меня до сих пор не покидает мысль, что что-то у тебя неладно в образовании, в воспитании, психологии, хотя как психолог ты: безукоризнен. (Ты доказал это, тогда на пароходе) и именно это заставляет меня вглядываться в тебя и верить, что человек ты обладающий уникальными способностями. Не знаю, может любой врач: обладает возможностью усыплять людей. Может быть, но для меня это всё-таки фокус, которому я до сих пор удивляюсь.

В этой области, как мне кажется, у тебя все-таки больше возможностей, чем в литературе, хотя как знать ... Говорят, даже Чехов был поначалу в своих писаниях не очень умён.

А с другой стороны у тебя хватило сил написать полсотни страниц. И может быть, кто же знает, я потом вместе с тобой посмеюсь над собой и скажу: какой я был дурак, что заметил первые шаги гения.

Ну, это шутка, Воюй за жизнь. Все мы воюем. Оказалось, что в шахматы ты играешь прилично. Не бей себя в грудь, не кричи, что ты делай своё дело спокойно и может быть страсть, которую ты бестолково выплёскиваешь в словах своих разговорных, перейдёт на твои страницы, но на страницах страсть должна быть не в словах, а в подтексте, научишься ли ты понимать это, кто знает?!

А вообще, если решил отправляться в плавание, никого не слушай, а тем более меня, который сам ничего не сделал. С искренним уважением к тебе, Володя.

Р. S.

Это прочти и разорви: жене не показывай. И последнее: может, тебе нужны практические советы:

1. Есть журнал "Литературная учёба". Туда можно сходить, поговорить, однако, боюсь, что они назовут это обидным словом: "графомания" и тогда трудно будет выбраться.

2. Можно попробовать поискать редактора в "Молодой гвардии", который согласился бы тебя отредактировать, но тут есть тоже опасность — ты скомпрометируешь себя раз и навсегда.

3. И третье, пожалуй, самое разумное — писать. Писать, описывать свою жизнь с разных сторон её и умнеть, умнеть на этой работе, становиться более интересным, как. личность автора, рассказчика,

4. Попробуй, например, описать всё, что произошло тогда, когда мы плыли вместе: как что выглядело? Как кто выглядел? О чём ты думал? О чём кто говорил? Присочини, что ты укатал капитана и он правил кораблём, а ты правил им... Может быть, это будет интересным... Хотя, конечно же, ничего нельзя сказать вперёд...".

С волнением Игорь Васильевич прочитал это послание сценариста Володи Железняка. И понял одно, что дело в идеологии! Не воспринимает друг ситцевый, с упоением зачитывающийся диссидентской литературой, триумфально ведущей в социальные тупики, его, как Его величество человека, свободного от алкоголя, табака и наркотиков!

 

< Предыдущая		Следующая >