Глава 6

 ИЗ СТРАНЫ "УБИ БЭНЕ, ИБИ ПАТРИА"

 

Шёл второй час ночи. Оленька с детьми давно делала баиньки, только ему, врачевателю человеческих душ и тела, не до сна было. Игорь Васильевич слушал исповедь человека с включённым на всю катушку подсознанием. И при этом мучительно додумывался до решения извечной головоломки — исцелить человека от наркотической зависимости.

По природе своей человек добрее, бескорыстнее, чем есть на самом деле. К такому резюме пациент пришёл не сразу, а после бессонных раздумий о смысле жизни и основном предназначении человека. Поводом стало, как думалось Александру, прошлогоднее мистическое происшествие, которое якобы приключилось с ним. Но всему свой черёд.

— Вот я и хочу сообща с вами разобраться, почему проснулся я в одно из ненастных февральских дней совершенно другим человеком?

— Каким это другим? — вкрадчивым шёпотом, спросил полусонный экспериментатор.

"Пусть выговорится!" — думал Игорь Васильевич, изредка лишь напоминая своему подопечному продолжать спать.

— Только такие здоровые от рождения люди, как Саша, — приговаривал он, — спят крепко. Их ничто не беспокоит и не будоражит. И спать ты будешь, Сашенька, пока не последует команда "Проснуться!". Продолжай! Излей душу! Без критики! И исключи самокритику. И льётся речь твоя без участия воли. Ты как полноводная река. Течёшь без плотин и дамб и впадаешь прямо в открытое всем стихиям море. И голова твоя замечательная, свободна, как и сам понимаешь, от житейского мусора.

— Она действительно пустая. И в ней нет пространства для суеты и мусора, — отозвался шёпотом пациент.

— Накатывается детство, и всё до мельчайших подробностей припоминаешь и без всякого стеснения всё что видишь и чувствуешь, мне рассказываешь.

— "Мы были ещё маленькими, когда родители нас с Кириллом поделили меж собой".

— Таак! — отозвался Игорь Васильевич. — Память у тебя действительно необыкновенная. Я в это поверил. Всё ты помнишь и воспроизводишь. И от этого восстанавливается работоспособность и крепкий правильный физиологический сон.

— После двенадцати лет совместной жизни отцу с матерью вздумалось развестись. Разумеется, по инициативе матери. Поняв это, я не мог принять сердцем одиночества мамы, и долго ломал голову над тем, зачем она оставила меня без отца, а братана без мамы? Отец с Кириллом куда-то подевались. Искал их по справочникам, на улицах, заглядывался на прохожих, упорно допытывался у матери. Как правило, она отнекивалась, напускала на себя равнодушие и непонимание. Раз смилостивилась.

— Где, где? Где и полагается им быть.

Я осмелился раз спросить: а где это?

Округлившимися от изумления глазами она впилась в меня как оса, обдумывая, очевидно, действительно, где? — и не найдя более разумного объяснения, промолчала.

Около года теребил мать назойливыми расспросами и не безрезультатно. Пятого июня, в день моего рождения, а мы с братаном двойняшки мать не выдержала моего натиска, разрыдалась, запричитала:

И зачем я сыночка своего родимого отдала извергу на мучение?! Этот непутёвый сдал, небось, Кирилла в интернат...

В бессильном гневе, терзаясь, ударяла она кулачком по столу. Потом я узнал, что мать упорно рассылала письма и запросы в разные инстанции, умоляя помочь разыскать сына. Однако дело годами не продвигалось ни на миллиметр. Зато местонахождение отца у матери сомнений не вызывало: отец, мол, там, где Макар телят не пас. Смысл этой загадочной фразы я постиг лишь, став взрослым. Но, если поразмыслить, то облик обитателей зеков тех мест как-то не вязался с оставшимся в памяти образом отца.

По совести, много зряшнего наговаривала она, не смягчаясь, когда отец называл её матушкой. Он был довольно неплохим человеком, только со странностями, конечно, если то, что не следил за внешним видом своим, к тому же завзятый спорщик, мог часами, позабыв о семье и о том, что давно за полночь, исповедоваться перед незнакомым человеком, обладателем завидным терпением, можно отнести к странностям. Смутно припоминал, как, бывало, матушка, найдя говоруна, в сердцах выговаривала:

— Опять из пустого в порожнее льёшь? Людей от сна грядущего отрываешь, баламут несчастный! Тот рассеянно отмахивался:

— Так и жизнь проспать можно!

Потом всё-таки прерывал монолог, понурив голову, опустошённый своими откровениями и непониманием собеседника, отправлялся спать — в наказание — в отдельную комнатушку.

Я всегда сочувствовал ему, особенно, когда матушка разъярённой пантерой за слово наперекор отвешивала ему звонкую пощёчину.

— И как это раньше не углядела в тебе тунеядца и болтуна?! — сокрушалась она, следуя за мрачным, но непреклонным в своих убеждениях стоиком. — Знать бы заранее, ни за какие коврижки не пошла бы за такого!

— На людях такое разве можно говорить! Постыдилась бы! — беззлобно ворчал отец. Но мать эти соображения не устраивали. Сор из избы выносился на всеобщее обозрение и застольное обсуждение. А отец, мы не заметили как, превратился в объект насмешек соседей. В их глазах казался он не от мира сего, а скорее чем-то потусторонним, что в рамки понимания обывателей никак не укладывается. И это вполне объяснимо: неистощимый фантазёр и мечтатель, отец не мог, как не сдерживался, ужиться с ними.

— Целый мир со мной! — противостоял он. — А у вас, обывателей, что?.. Мирок!

А, по мнению матушки, имущественно накопительские способности соседей как раз и сделали их настоящими людьми, а отец же в её понимании просто-напросто Емелька дурачок и несусветный враль, и лодырь и ничего более.

— Не осталось в городе ни одного предприятия, где бы он не работал, — жаловалась она направо и налево. — Всё что-то перебирает, недоучившийся инженеришка. (Из института строптивого отца отчислили ещё со второго курса за какую-то вольность).

Вероятней всего матушка ложно чернила отца. Знакомые же отца позже объяснили мне: "Не верь дворовым кумушкам! Не так страшен черт, как его малюют! Такие чудаки оригиналы как твой отец не только мир с ног на голову норовят и при случае переворачивают, но и украшают. Их не смущала даже та беспечность, с которой отец останавливал на улице первого встречного и с жаром излагал ему своё кредо:

— Настоящего человека не купить за кусок сервелата или банку черной икры. Верно, приятель?

Когда я напомнил это матушке, она взбеленилась,

— Что за ерунду он молол?! И я выходят, продажная за тушёнку?!

И веником меня по лицу, веником. До сих нор не пойму за что? Может, померещилось ей тогда, что с отцом сводила счёты?

Однажды она подняла из-за какой-то мелочи такой скандал, что отец не выдержал, ударился в бега. С неделю не показывался ей на глаза. Боялся, как я сейчас понимаю, что спровоцирует его матушка и как пить дать попадёт он на сутки... К тому времени у него уже накопился такой опыт. Наконец решился он предстать пред нею с повинной, надеясь, видимо, что злость матушки выдохлась. Да не тут-то было!

— Убирайся счас же из моей квартиры! (Квартиру действительно матушка получила ещё до отца и нас на себя и бабушку, царство ей небесное! от фабрики). Поживей катись! Баламут несчастный!

Мы с братиком кинулись к несчастному отцу, на шее повисли. Ободрённый нашим заступничеством, он хотел, было что-то объяснить ей, но матушка, горделиво подбоченясь, спохватилась, и слушать не стала. Нас отшлёпала, а его выставила за дверь. Швырнула вслед приготовленный узел с вещами. Отец, было, заикнулся из-за двери о книгах.

— Перебьёшься и так! — злорадно сказала матушка.

Как ни унижался отец, как ни выпрашивал свои книги, приобретённые в основном в букинистических магазинах, она не вняла его мольбе.

— Иди, иди отсель!

Так он и ушёл без книг. Вон они, стоят на полках — немного добавили мы к ним за все последующие годы!

Вскоре состоялся бракоразводный процесс. Немного погодя отец "отсудил" себе Кирилла, а меня оставил матери.

Повзрослев, я смирился с мыслью, что мы одни, жалел матушку. Ещё бы! Она, как пчёлка, вся в хлопотах-заботах. Без сверхурочных жизни не мыслят, так что в материальном плане отсутствие мужа её особенно не волнует. В других смыслах — тоже. Когда приставал к ней сослуживец по текстильной фабрике, к тому времени я, как считала матушка, неудачно женился, он был, видно, не прочь породниться с нами, но матушка одёрнула претендента в мужья:

— Заблуждаешься, милок! Не одна я, сын у меня, невестка! Не горюй обо мне, понятно?

Теперь вот, когда мне самому под тридцать, меня подмывает иногда спросить матушку: "Неужели выбранное тобой одиночество лучше всего, что мы имели, живя с отцом?" Ведь не одни ж баталии, было в той прежней жизни? Куда больше обычных семейных радостей! Как-то я даже отважился вслух похвалить отца:

— Добрый он был! Возил нас с Кириллом на спине, в прятки играл, в обиду не давал никому.

"Эка заслуга — на спине катать!" — отмахнулась она.

Не знаю, а мне лично осточертела холостяцкая житуха. Дело в том, что и я расстался с женой и Маринкой по настоянию матушки считай, что по дурости своей и житейской неразберихи. И всё, думается, что был любящим сыном, не потому ли безвольно согласился с домыслами матушки и развёлся? Почему, спрашивается? Видите ли, не о такой невестке мечтала моя матушка. О какой же, интересно знать? Чем не угодила ей хорошая девушка по имени Лариса? Она и добрая и компанейская, к тому же работящая, только вот не смогла терпеть нравоучений свекрови. А та сразу невзлюбила её, сам господь бог не разберёт за что. Я объективно говорю: жилось нам втроём не так уж плохо... С расстройств и огорчений таких стал я закладывать за воротник, сначала больше чем нужно, затем больше, чем можно. Из-за пустяка с клёвой работы ушёл, и вот тут — от безделья и тунеядства — и заварилась житейская каша.

Мать обеспокоилась, как бы я чего не схлопотал, забегала, засуетилась, и оказался я в ЛТП по её милости, и как впоследствии выяснилось, и доброжелательность соседей сказалась. Н кажется вовремя.

Дружки мои боевые, разухабистые в компаниях и дискотеках по пять лет за "фарцу" схлопотали. Завидуют, видно, мне, хотя могу их заверить, что и ЛТП — вовсе не дом отдыха или курортная здравница, а место, где ущербные люди вновь приобретают человеческий облик, и к тому же приумножают материальные богатства нашего общества. И так преуспела наука в возвращении нам человеческого облика, что я, именно там находясь, на досуге от трудов немалых и праведных и на трезвую голову, может, впервые стал задумываться о том, что "есть мир и что я значу в нём?", не подозревая, однако, что на этом вопросе свихнулось немало философов, не считая милиардов простых смертных. Зарекался я на свою свежую, ясную голову собрать все мужество, как выйду, проклять безволие и пассивность и отыскать братана и отца вернуть их себе и матушке... Ну, отлежался я, пришёл; мать пристроила экспедитором к себе на текстильную фабрику, Лариса хоть и не стала шарахаться как от чумного, но обиды не забыла, как я, ни молил простить.

— Поживем, увидим, — твердит, спокойно холодно, а у самой губы дрожат. И я не могу отделить в душе её от себя, а дочь — ещё пуще. Две недели назад Лариса с Маринкой покатили на Чёрное море, к хорошим знакомым. Я рад за них! А мать изводит телефонными звонками — раздела имущества с Ларисой требует. Однако тут я устоял и твёрдо заявил:

"Лариса без меня не делила и я без неё шагу не сделаю. Приедет — решим, как и что".

— Поздно будет! — кипятится мать. — Вот попомнишь!

А я помню, как хорошо было, когда не надо было ничего делить. От этих мыслей, от новых огорчений принялся я потихонечку за старое. Как то, захмелев сверх обычного, я сказал матери:

— Ну и что у тебя за жизнь? Фабрика, телевизор, языкатая соседка Прасковья, в лучшем случае — вылазка на природу или в кино. Вот и всё многообразие жизни! А я у меня вообще что осталось? Пустота и скука!

Мать сильно обиделась, бросила трубку и не звонила несколько дней кряду. "Ладно, пускай, и не надо", — сказал я себе с надеждой поглядывая на Гриню-собутыльника, в заначке у которого была анаша".

— Анаша, — повторил, пользуясь методом разъяснения, Игорь Васильевич, прерывая повествование пациента. — Наркотик. Но о его губительном разрушающим организм воздействием ты ничего не знал и не ведал. А почему? Да потому что ты никогда.., Вот ты пытаешься сейчас вспомнить его вкус и запах, а не можешь этого сделать, так как никогда его не только не употреблял, но и не пробовал. И там где ты был, анаши не было, и быть не могло.

Рассказчик озадачился и даже попытался выйти из изменённого состояния сознания. Но экспериментатор был начеку.

— Хорошо! Хорошо! Продолжай спать. И проснуться сможешь только по моему приказу. Так что было дальше... У Грини твоего собутыльника была бутылка вина. Но выпить значило перебор. В твоё спасение...

— И тут в самый критический момент в моё спасение — продолжал исцеляемый Александр. — Включились гены.

— Молодец!

"Будет! — скомандовал я себе. Вспомнил, видать, как не раз зарекался проклясть безволие и пассивность, задавался благородной целью найти кровных родных — отца и Кирилла, ведь с тех пор ни весточки. Ни строчки. На матушкины запросы никто не дал вразумительного ответа. Одни только пожелания и сочувствия, за что, конечно, спасибо. И все же, где ты, отец? И ты, Кирилл?

Каково же было мое изумление, когда я однажды застал в своей квартире блондина моих лет с окладистой бородой и усами. Одет он просто, но со вкусом, лицо свежее, одухотворенное.

— Как вы попали сюда, гражданин? Ключа я вам вроде не давал, — вопросил я его, ничуть не сомневаясь в надежности запоров — двух импортных врезных замков на дубовой двери. И к тому же безотказная сирена — "электрический сторож" гарантировала не только бдительность, но и способность обратить в паническое бегство любого желающего поживиться на чужой счёт.

Блондин загадочно молчал.

— Кто вы? — задал я новый вопрос "гостю", непринуждённо расположившемуся на диване.

Тот несколько мгновений укоряюще смотрел на меня, потом тихо ответил:

— Кирилл.

Всё во мне так и задрожало. Я машинально опустился в кресло напротив дивана. Вот она долгожданная встреча!

У Кирилла был приятный, мелодичный голос. Он с любопытством обвёл взглядом комнату и спросил, указывая на персидский ковёр, лежащий посреди комнаты:

— Что это?

— Как что?!.. Ковёр.

— Ковёр, — задумчиво повторил он. — А для чего он тебе? Я подивился столь наивному вопросу. Всерьёз спрашивает или смеется надо мной?

— Кирилл, — начал я с усилием, не веря в реальность происходящего.

— Ты что — издеваешься надо мной?

Кирилл опять промолчал, с нескрываемым интересом разглядывая полированную мебель с блескучими углами, цветной телевизор, антикварные книжки в роскошных переплётах. Закончив осмотр, глянул на меня с недоумением, и я устыдился того, что сказал полушутя так:

— Не прикидывайся простачком! Ведь и сам так живёшь, наверное? А может, и побогаче?

— Это как побогаче?

— Снова за своё! Ладно, я не сержусь, Расскажи лучше об отце, — попросил я с мольбой. — Куда это вы с ним запропастились? Где живёте?

А сам украдкой взглянул на часы. Целых сорок минут мы совершенно не понимали друг круга, хотя и говорили на одном языке. Вдруг я вспомнил, что пора обедать, и пригласил братана за стол. Он согласился.

Перед едой Кирилл долго и тщательно мыл руки в ванной. Потом извлёк из кармана круглые ножнички, укоротил и без того короткие ногти, посмотрелся в зеркало. А, войдя на кухню, почему-то осторожно выглянул в окно, будто опасался кого-то или чего-то. Я подал ему полотенце, но Кирилл не воспользовался им, а закрыл глаза и подставил лицо улыбчивому солнцу; Минуты две покачался "с носочка на пяточку" и спокойно выдохнул, завершая, видимо, привычный ритуал перед едой. Затем выпил маленькими глотками стакан холодной воды из-под крана, поморщился недовольно.

Я мысленно хмыкнул: "Подумаешь, невидаль какая! Словно девчонка: ноготки, солнышко, ритуал водопоя... То ли дело я..." — и быстренько уселся за стол. К этому времени у меня разыгрался волчий аппетит. Я собирался проглотить куриный бульон с гренками и яйцом, вареники со сметаной, приготовленные матерью накануне. Однако мечтам не суждено было осуществиться. Кирилл забрал у меня из-под носа эти кушанья и, выйдя на кухню, деловито отправил содержимое тарелок в мусоропровод.

— Ты что?.. Что это значит? В своём ли ты уме? — вспылил я, едва не выругавшись.

Кирилл спокойно ответил:

— Ты, брат, оказывается, сам себе недруг. Да с таким питанием недолго протянешь. Максимум лет до семидесяти.

— Почему? — машинально спросил я, хотя подумалось мне: дай-то аллах".

— От такого состава компонентов пищи образуются яды, поражающие тело человека, — пояснил Кирилл.

— А как же их надо компоновать? — уставился я заинтересованно на него, тотчас забыв про своё негодование.

— Выбирают то, что рекомендует наука о питании. О здоровой и полезной пище.

"Весь в отца пошёл! — думал я, ополаскивая тарелки горячей водой, тем самым, избегая конфликта с матерью, — Такой же абстрактный фантазёр".

Словно прочитав мои мысли, Кирилл заметил:

— Жаль, что ты не в отца. Кстати, он очень просит тебя со мной наведаться к матери. Так, чтобы не догадалась она, что я и  есть её сын Кирилл. Проводишь? Скажешь: "Товарищ по экспедиции".

Я вздрогнул. Оказывается, Кирилл обо мне всё, правда непонятно из какого источника, знал. Действительно, я много странствовал. И мир, как говорится, повидал, и себя показал. Прибарахлился в чужих краях. Не пойму лишь, зачем родной матушке врать-то? И пожалел, что сегодня она не зайдёт ко мне: была накануне.

— Разве не лучше правду сказать? — заметил я с досадой. — То-то обрадуется. А отец, почему сам не приехал? Дай мне его адрес! Я напишу ему. И навещу.

— Это не так просто сделать; — нахмурился Кирилл.

— Почему? Ведь ты приехал.

— Я добирался целый месяц.

— В наше-то время быстрокрылых лайнеров. Откуда ты, — доставая из шкафа географический атлас, иронически усмехнулся я, — начал свой путь? Не с Юпитера же! Да и на инопланетянина не похож. Где вы с отцом обитаете?

В свою очередь Кирилл усмехнулся, оценив мой топорный юмор.

— Нас здесь нет.

— Как это нет? Этого не может быть! Здесь всё есть, — распалялся я, заметно повышая голос. Не оттого ли, что пытался догадаться о местонахождении отца? Знал из газет, телевидения, что в Нижнем Приамурье — плод воображения отца, возводят первую в мире термоядерную ГЭС — гигант энергетики. Как изумителен Амур, одна из величайших рек мира. От красоты его берегов глаз не отвести! Они покрыты девственной тайгой. Мощные тополи, липы, берёзы, а больше, конечно, медноствольные сосны. Могучие кедры — цари тайги мрачно зеленные лиственницы, волосатые ели, ясени, маньчжурский дуб, ильм и бархатное дерево. Леса бесконечны, они стоят в несколько ярусов. Одни деревья любят расти у берегов, другие волнами поднимаются к вершинам гольцов, где вечные льды и снега. А сколько красоты в огромной пойме Амура! Там раздолье пышным травам и цветам. Множество незнакомых в Европейской России птиц и насекомых. На берегах Амура есть скалистый обрыв, — демонстрируя свои энциклопедические познания Дальнего Востока, на котором не доводилось мне бывать, я вспомнил, что называют этот обрыв Серебреным Утёсом. Даже легенду о нём сложили:

"Сердце утёса из чистого серебра, и горный Дух неусыпно охраняют скалу, где спрятаны богатства древних наших предков".

Может, и так, может — нет. Легенда и есть легенда, из неё, как и из песни слов не выбросишь... А вот геологи нашли в его недрах истинное богатство эпохи: железный колчедан — хлеб металлургии; сульфиты, нужные химической промышленности, молочно-белый хрусталь, который наполнит душу человека пониманием красоты, облагородит эстетическое чувство. В глубинах же приамурского Холмогорья разрабатывают ещё более ценные вещи: свинцово-цинковые руды, жильное золото. — Где ещё быть отцу, как не там! — продолжал я. — Шутка ли: первая в мире станция — гигант термоядерной энергетики!.. Лет сорок ждали люди, когда же физики-термоядерщики перестанут "жечь" миллиарды рублей на эксперименты, на "токамаки" и всякие иные опытные реакторы синтеза гелия из водорода? Наконец-то добили они эту техническую загадку... — запыхавшись, я остановился, не в силах представить себе отца ни рабочим, ни инженером, ни учётчиком. Любая из этих профессий скорее раздражала бы его.

Но, когда Кирилл произнёс: "Нас здесь нет!", у меня сдали нервы.

— Вот заладил, нет, да нет! Да назови же вашу местность! Ту самую страну необетованную, на которой меня вот нет, а вы с отцом есть.

Кирилл просиял:

— Мы из Края легенд и разума!

— Перестань паясничать! Говори правду, только правду! Где наш отец? Где он? — Я так разозлился, что выскочил на кухню и счёл нужным незамедлительно пропустить рюмашку водки "Старки", разумеется, для общего тонуса. Всё во мне так и заходило ходуном.

Ну и братан! Является четверть века спустя — и не слова об отце, ни об него, ни о своих занятиях. Делает вид, что не понимает элементарных вещей. Незнайку из себя разыгрывает. Пять глотков из горлышка элегантной бутылки придали мне

новую энергию в виде волны оптимизма, и я незамедлительно ринулся в гостиную.

— Ну что, братан, будешь рассказывать о себе и о нашем отце?! — нервно вопросил я.

И снова Кирилл понёс какую-то ахинею про свой Край, где не стареют люди.

— Хватит врать! — Нервишки мои сдали, и я, очевидно вообразив себя бульдогом, вцепился ему в горло.

Кирилл невозмутимо, без всякого усилия отодвинул меня, словно манекен, а не то, что я есть на самом деле (в недавнем прошлом был спортсменом-велогонщиком). Я изумился про себя его невиданной силе — непредсказуемо для себя обмяк и обессилено упал в кресло,

И тогда Кирилл, всё также мягко улыбаясь, стал говорить — медленно, чётко, торжественно. Сначала я не слушал его, потом услышал, да ничего не понял. Меня вдруг обуял необъятный необъяснимый страх. В голове стало пусто и светло. Неприязнь к гостю испарилась. Странное состояние! Больше того: внимая его голосу, я всё сильнее проникался к Кириллу любовью, симпатией. А ещё — стыдно признаться! — ощутил себя неразумной букашкой по сравнению с ним. Мелодия его словно завораживала меня. Хмель, ударивший в голову, улетучился. Мне стало легко, и я смежил веки. Увидел тотчас картины диковинной жизни в Краю Гомо сапиенса, так сказать человека разумного.

Но общество, в котором занимаются люди только тем, что душа желает, по своему разумению, без зависти и корысти, не вызывало у меня никакой симпатии. Мне была непонятна работа души, цель которой — развитие человека и общества. А физическое совершенство в Краю, немыслимое без совершенствования разума, казалось ересью. То ли дело у нас, где общее на первом плане.

Мне казалось, что я глубоко понимаю что такое "доблесть". Во имя грядущего, счастья всех людей, ценой собственной жизни совершаются подвиги. Кирилл утверждал, что у них это — грядущее, счастье всех людей лежит в основе нравственности, смысла существования их повседневной жизни. Я не понимал этого. Оказывается, человек должен разобраться, для чего родился, и вырасти в определённых, созданных для этого условиях, и у него должно появиться дело жизни. Человек сызмальства живёт созидательным трудом, постоянно совершенствуясь, совершенствует жизнь. Ничто не мешает людям в Краю песен и разума жить достойно, трезво, достигать высот в деле жизни.

Вот и выходит, что Кирилл и отец живут среди полноценных людей, вся жизнь которых — подвиг. Меня поразило ещё и то, что у жителей Края нет наград.

— Но ведь случаются, скажем, пожары, катастрофы, — попробовал я отстоять ордена и медали.

— Не случаются! — остановил меня Кирилл. — Почему? А разум на что? На столбах вокруг водоёмов, например, висят спасательные жилеты, круги.

Стоит упавшему закричать, срабатывает акустическая система: рядом упадут спасательные круги.

— Ну, а если глухонемой...

— У нас нет таких.

"Как это нет?" — ухмыльнулся я про себя, тем не менее, всё более и более заинтригованный.

— В водоём глубокой осенью прыгнул сам по своей воле пятилетний мальчуган. Как выяснилось позднее, захотелось ему испытать свою храбрость. И действительно, не струсил, потому и не завопил. Захлебываясь, то, появляясь на поверхности, то, исчезая, он упорно грёб ручонками к берегу. Девчонка, ещё младше его, наблюдая за его безуспешными попытками добраться до берега, рванула шнур — и упрямый храбрец, был спасён.

И всё же я усомнился: в себе ли Кирилл, когда заговорил он о диких животных. Вместо границ в Краю, где царствует труд, и процветают люди — дебри. Фантастика! Совсем как у первобытных племён, Дебри с пантерами, крокодилами, кобрами. От страха я застучал зубами: ведь чтобы попасть к отцу, надо одолеть преграду из диких зверей.

Кирилл словно прочитал мои мысли; и успокоил:

— Человеку, не способному на подлость, очковтирательство, равнодушие — нечего бояться. Другое дело, если ты мерзавец! Тогда не сможешь войти в Край, где понимают друг друга с полуслова.

Он немного помолчал и вдруг сказал:

— А сюда милиция не придёт?

Я и так был обескуражен его загадочным появлением в квартире. А тут ещё упоминание о милиции. И нервно заорал:

— Ну и подарочек мамочке! Не сбежал ли ты, Кирилл из тюрьмы?

— Откуда? — удивился он.

Ну, ясно, простачка играет! И я уверился, что он беглый и без паспорта! Основание так полагать давало мне довольно-таки странное поведение Кирилла.

— Где твой паспорт? — подозрительно глянул я на него. И на всякий случай показал свой. — Вот такой!

Братан удивлённо полистал его.

— У нас ничего подобного нет! — заявил он искренним тоном.

— Не валяй дурака! — завёлся я снова. — Кто ты такой? Что мне говорить, если пожалует участковый?

— Объясни, что в гостях у тебя Гомо сапиенс, — посоветовал Кирилл. — Самый что ни есть настоящий!

— И я не лыком сделан и к тому же не тряпичный, — снова вскипел я. — Людей развелось теперь, что мух. И все с документами. А тебя без паспорта! Как миленького, в первом же случае загребут и спросят: "Кто такой? Откуда?" Мне на орехи из-за тебя, козла (а правда я его не обозвал, но подумать так подумал) достанется! То, что ты марсианин или с Луны свалился, — оставь при себе. Молчи, как окунь! Вот, скажем, кто я? Пожалста! Предъявляю документ, удостоверяющий личность. Понял? Всё в паспорте есть: где родился, когда женился, на ком... Прописка присутствует, дочь вписана. А ты что предъявишь?

— Что? — удивился Кирилл.

— Непонятно, что ли? Кто ты и что — об этом узнают из паспорта, которого у тебя нет. Почём я знаю, Кирилл ты или подставное лицо? Может, смеешься надо мной, разыгрываешь. А я не так глуп! Я инженер-электронщик... — Тут я умолчал о том, что седьмой год подвизаюсь экспедитором столовой. — Учти это! Как видишь, я весь на виду. Вот моя квартира, — я огляделся. — Квартира, где я с семьёй живу, так сказать, среда обитания. Сейчас жена и дочь и Крыму, наслаждаются морем и солнцем. А ты про зверье, про дебри какие-то заливаешь. Будто я газет не читаю! Время-то, какое! Вокруг шарика космические корабли шустрят, телескопы зрят, локаторы шарят, а ты мне о Крае, где люди труда процветают, арапа заправляешь! Может, того? — и я коснулся указательным пальцем виска.

Всё это время я не переставал сомневаться: в своём ли он уме? Кирилл протянул руку и оторвал меня от пола, не причинив, однако, боли. Немного подержав на весу, поставил на место.

— Ну, хорошо! — сказал я покорно и судорожно хватнул воздух. — Я буду слушать о стране "Уби бэне, иби Патриа", где все герои, где нет танков, молчат пушки. Может, и замков нет? — Я показал на дверь с выступающими колодами английских запоров.

Кирилл отрицательно покачал головой.

— Нет?! А зачем они? — простодушно вопросил, помолчав, братан.

— У нас же всё на замках! — отчаянно закричал я, более не сдерживаясь. — И немало мест, где человек с ружьём наперевес, а то и с автоматом в обнимку, и клыкастый пес-барбос рядышком. А то воры, сам понимаешь, поди, не маленький.

— У нас нет воров!

— Как это нет?! — возмутился я.

Кирилл понимающе причмокнул губами.

— А что? — усмехнулся я, искренне убеждённый в жизненности нашего общественного порядка. — Дела уголовные на воров, бандитов заводят. И в лагеря! А тюрьма для злоумышленников, что мать родная: и накормит и оденет.

Кирилл долго не мог понять, что такое тюрьма. Я пояснил.

— И только?!

Я уточнил далее:

— Ну, ошибся человек, оступился. Не убивать же его! С кем не бывает?

— А разве ему чего-нибудь не хватает? — допытывался Кирилл.

Этого, признаюсь, и сам не пойму. Действительно, если всего у тебя в достатке, зачем так некрасиво поступать? Иное дело — когда не хватает.

— А ты? У тебя тоже много всего... И ты воруешь?

— Нехорошо ты обо мне думаешь! Ну, случаются моменты, — стал я оправдываться. — Один ведь раз живём. Беру, что не додают.

Видимо, Кириллу оказалось мало такого деликатного объяснения.

— И это всё ты наворовал? — его глаза остановились на рояле.

Должен признаться: я отхватил рояль в прошлом году, желая повысить свой культурный уровень. Все никак не освобожусь от суетных дел — и откладываю занятия,

— Стараюсь от времени не отставать, — промямлил я. — Где умом, а где горбом добываю.

В руках у Кирилла — газета, удивившая его содержанием.

— Что означает слово "гонка"? — спросил он.

Я только руками развёл.

— Разве не ясно?.. Это когда государство наращивает свою военную мощь.

— Как?

— Ну, скажем, океаном сделали лазер с ядерной накачкой, — с пылом стал я объяснять, хотя и сам понимал смутно, — мы тоже, чтобы не отстать, создаём такой же, а может, и более мощный, точный и мобильный.

Кажется, Кирилл усвоил это — таким понимающим был его взгляд.

Я ещё долго лепетал что-то про наши танки, автоматы, самолеты... Наконец спросил:

— Какое-нибудь оружие у вас всё-таки есть?

— Мы защищены биосферой! — заявил Кирилл. — Стоит появиться на горизонте нашей страны предметам, несущим зло, как они плавятся, словно лёд на солнце. Всё зло обратится ни во что, прежде чем достигнет наших жилищ, садов, полей.

Я не знал — верить мне или нет.

— А как же ваши дебри? — вспомнил я, при этом вздрогнув. — Как ты прошёл сквозь них? Всё-таки твоё появление здесь я понимаю как подвиг!

— Не преувеличивай! Отец попросил меня повидаться с вами. Если ты Гомо сапиенс...

— Не понял, если я кто?

Он мне растолковал.

— Уж не считаешь ли ты меня за двуногую кобру? — вспылил, было я, но вовремя вспомнил о физической мощи братана и осёкся. Решил переменить тему и отдышаться.

— А у тебя есть жена, дети? — озабоченно спросил я его чуть погодя. — Привези их всех ко мне, — поправился я. — Пожить есть, где снабжение на славу. Всё могу достать!.. — и про себя произнёс с усмешкой: "Если есть деньги, почему ж и не достать дефицит?"

Кирилл как будто понял меня.

— Отец рассказывал, у вас очень ценятся деньги. За них всё можно получить. По-вашему — купить. Не только предметы или часто мнение людей, любовь женщин...

— Тебя интересуют женщины? — ухмыльнулся я.

— Отец рассказывал, — повторил Кирилл с осуждением, — про рестораны и прочие злачные места... Неужели и сейчас, как в годы его жизни здесь, в ресторан трудно попасть?

— Трудновато, но когда принадлежишь к избранным... Нет, многое изменилось. Правда, пока без мест, где Макар телят не пас, без ЛТП не обходимся.

— А народ?

— Что народ? — уставился я на Кирилла.

— Народ всесилен!

— Пожалуй ты прав, — протянул и горячо заговорил о дипломатических контактах нашей державы с их Краем Грёз. Не потому ли что чувствовал в себе вполне полномочного представителя могущественного государства.

Кирилл огорошил меня своим "зачем?".

— Как это зачем? — вспылил я, всё ещё наивно надеясь быть социально значимым. Удивился, выслушав объяснения, почему ещё рановато заводить такие контакты. Запротестовал, выдвинул веские аргументы в защиту нашей справедливости.

— Раз ты это всё, — Кирилл жестом показал на вещи нас окружающие, — наворовал, стоит ли говорить о справедливости, если ты и тебе подобные, недосягаемые для закона?.. Хорошо! — добавил он. — Объясни в чём ваша справедливость?

— Везде и во всём. Например: человек учится после средней школы...

— Учится не производить ни материальных, ни духовных благ?

С этим голословным утверждением, как мне казалось, святотатством над человеком с положением я не мог согласиться. Не так воспитан!

— Все мы, люди разных национальностей, одна семья. Делаем общее дело. Строим... — я хотел сказать, что мы строим, но братан перебил меня:

— Мы знаем о вас больше, — он говорил о нас словно о внеземной цивилизации, — чем ты думаешь.

— Хорошо!— согласился я. — Тогда, объясни, пожалста, кто я такой, для чего родился, крестился? — Кстати я осмелился напомнить ему, что и он крещённый, и попутно спросил, как у них обстоит дело с богом?

У них, оказывается, то во что верит человек, и есть его бог.

Всё же при таких разумных ответах, я был на стороне нашего отечества и тех законов, что считаются священными и неприкосновенными. И верил. Вера моя не пошатнулась, даже когда я вдруг осознал, что нельзя сделать так, чтобы люди стали всё понимать и делать и поступать как надо. Но мы, утешился я мыслью, терпеливые, дождёмся и такого понимания.

— Понимать мало. Надо научиться осознавать содеянное. Только осознав свои огрехи, человек вырастит в понимании жизни.

В это я не врубался. У них, оказывается, нет угля, газа, бензина. Кирилл объяснял, но я не смог уяснить себе на какой энергии движется у них транспорт. Конечно, могу себе представить дома, мебель, комнаты, вещи, предметы обихода без углов, исключающие детский травматизм. Но чтобы со второго этажа свалился чрезмерно любопытный малыш и остался без единой царапины? Не верю. Оказывается, и это у людей в Краю Грёз предусмотрено. Малыш попал на чуткую сетку, под окном, которая мягко помогла ему совершить посадку без посторонней помощи. А как же без спичек? Оказывается, окружающая энергия служит для них сырьем. Из аккумулирующего её материала сшита одежда. И холод, и жара им нипочем.

— Ты хочешь сказать: у вас иначе устроено всё? И тюрем вы не строите, и воров у вас нет? — снова полез я на рожон. И вот что Кирилл ответил;

— У нас живут и поступают иначе. Отец рассказывал: бывает, хотя очень редко приходятся оступившегося, погрязшего в безнравственности человека, после бесполезных попыток спасти, наказывать. Как? Свистом, улюканием, хохотом изгоняют его. Ведь, согласись, семья не без урода. И на своем пути таким готовят суровую кару гордого, бескомпромиссного отчуждения, невзирая на родство, изгоняют их в дебри к таким же, как и он, зверям.

— И вы называетесь людьми, обрекая бывших своих сограждан на верную смерть? — переспросил я недоверчиво, ошалев от такого разрешения проблемы. Ведь это безнравственно и чудовищно.

— Зачем так думать? Вернётся такой человек, если осознает свои злодеяния.

— И как часто выживают такие люди?

— Выживают, если вовремя одумаются

Я молчал, соображая, чтобы ещё спросить.

— А что поделывает наш отец?

Братан взглянул на солнечные блики, играющие на японских портьерах со шхунами, кратко ответил;

— Пятнадцать минут пятого. Теперь он купается в домашнем бассейне и загорает. Через пять минут массаж, затем — живопись.

Я уже перестал удивляться колдовскому влиянию братана и жадно проглатывал каждое слово, произнесённое им непринужденно и с большим тактом. Я словно во сне обитал.

— Наверное, побелел весь? Кирилл отрицательно качнул головой:

— Достигнув зрелости, у нас люди внешности не меняют.

— Не может быть! — завопил я. — Везде стареют, белеют, лысеют!

— Это у вас, — мягко усмехнулся братан. — В обществе, в котором люди только и занимаются тем, что уничтожают друг друга. И морально, выясняя отношения, друг с другом, кто из них честнее, а кто подлее. И физически уничтожая не согласных с аморальной политикой кучки богатеев.

— Не верю! Не верю! Ни одному слову больше не верю! — Я прямо вышел из себя. Хотел даже изгнать братана-насмешника из своей квартиры, но одумался и, кажется вовремя. От физической силы Кирилла никуда не денешься! Я с досадой опустился в кресло. До сих пор не пойму: наяву всё это было или приснилось мне? Я закрывал глаза, пошире распахнул их: увы, братан не исчезал.

В руках у него я заметил крохотный аппаратик, величиной с пуговицу. Невольно подумал о всевидящем глазе.

И действительно, Кирилл приставил приборчик к моему глазу и я увидел человека.

— Кто это?

— Министр обороны нашего Края Грёз.

— Здорово! — не сдержал я эмоций. — "Крест" на кольцах, "солнце" на турнике, А сколько ему?

— Восемьдесят семь.

— Быть не может!

Оказывается, может! И то, что я видел своими глазами во всевидящем глазе, ярко и впечатляюще свидетельствовало тому, что возраст у них не помеха для полноценной, здоровой жизни.

Мне показалось странным, что люди в Краю Грёз обходятся без больниц и разных порочаших репутацию человека заведениях, таких как вытрезвитель, скажем. Живут, мыслят в единении с природой. Потому что зимой — зима с ярким на весь небосклон солнцем, под ногами со скрипучим искрящимся снегом, бодрящим дедушкой-морозом. Летом — лето, сухое, знойное с кратковременными дождями. И с несползающим с небосвода солнцем.

— А я забыл, — пожаловался я Кириллу, — что такое весна с пробуждением от сна природы — восторженной, озорной с солнечными зайчиками на занавесках. Такой, чтоб звенела капель, журчали ручьи, зеленела травка, набирая силу. И чтоб так было со всеми временами года, как у вас, чтоб они оправдывали своё предназначение, гордо, с достоинством, как праведно живущие люди, носили своё доброе имя.

Кириллу понравилось такое рассуждение. Я же поразился своей прыти, с чего бы это? Было над чем подумать. Только я не стал думать, то ли не научили, то ли ещё по какой причине. А на вопросы меня так и подмывало.

— А руководят какие люди?

Удивился тому, что неженатых и незамужних ни к управлению людьми, ни к преподавательской деятельности не допускают. Кирилл показал мне группу людей — человек в семьдесят. Они расположились на лужайке и, очевидно, что-то живо обсуждали. В стороне сидели ещё трое — те молчали,

— А это что за люди? Кирилл просветлел.

— Это тройка — мудрейшие из мудрейших, а остальные собравшиеся — лучшие из лучших.

— Правители пришли за советом к мудрецам? — догадался я.

— У нас нет правителей.

— Избранники народа?

— Да нет же!.. Победители конкурсов.

Это меня вполне устраивало. Будь я в той жизни, мог бы попытать счастья на конкурсах, а так что ждёт меня? Страшная догадка, почему я напиваюсь и курю по-чёрному, застигла меня не подготовленным к печальной участи висельника.

Должно быть, подводя итог жизни на бельевой верёвке в ванной я во весь голос вопил.

— Ну, зачем так? — вернул меня к жизни голос мелодичный Кирилла. — Ещё не пожил своё на свете, а уже "повешусь!"

Я опомнился, застыдился своего поступка, Затрясся, зарыдал.

Тем же мягким голосом братан стал объяснять. Оказывается, над человеком с пелёнок работают у них психологи, социологи. Уже сформировавшейся в детских дошкольных заведениях индивидуальности не страшны "издержки воспитания". Дети же рождаются крепышами, красивыми, рослыми, нет дебильных.

В Краю Грёз нет людей толстых, безобразных, с двойными подбородками. Они не боятся холода, живут без страха.

Во мне, видно, опять взбунтовались отрицательные гены.

— Ну, а ты вот чего-то боишься, в окно выглядываешь, — ухватился я за возможность вывести его на чистую воду. Вовремя опомнился, попробовал переключиться на другую тему. — Нет старости, говоришь? Но ведь всему живому смерть приходит! Наукой доказано! — я снова закипел.

— Люди умирают, — спокойно согласился Кирилл. — Но только...

— Когда сами захотят, что ли? — захохотал я.

— Не совсем так. Как только человек выполнит свою миссию на земле, он прощается со всеми и уходит добровольно из жизни в жизнь вечную, но не на небесах, а на земле.

— Это как ещё?

— А миссия его на грешной и безгрешной земле нашей заключается в том, чтобы создать шедевр, сделать открытие, создать или изобрести полезные вещи, продолжить род.

— Но это не каждый может, — недоумевал я такому пониманию миссии человека в их Краю Грёз. То ли дело у нас! Человек должен быть нужным и полезным членом общества. Ну, а если он талантлив...

— Этому учиться надо. Пусть понадобится вся жизнь, но если ты человек, то оставишь после себя и детей как продолжение рода и материальное и духовное наследство в виде оригинальных вещей, произведений искусства или описания того, что тобой изобретено или открыто социально значимого для человечества,

И он как-то странно на меня посмотрел. Я не мог понять, что хотят сказать мне его чудные синие глаза. Не убить ли меня собирается? Ну, уж дудки! А милиция на что? И ходить за ней далеко не надо. Лет пять, как в нашем доме открылся вино-водочный отдел. Соответствующий пост рядом с "горячей точкой" установили! Ага, вот кто нужен мне! Страх заполз в мои плоть и душу. Да никакой он не Кирилл! Чего доброго натешится надо мной, слабосильным, и как пить дать пришьёт как котёнка, и квартиру оберёт. Лариса моя с Маринкой останутся сиротами, да к тому же раздетыми и разутыми; Животный страх поднял меня с места, я что-то буркнул, избегая взгляда убийцы, и, улучшив момент, когда он выглянул в окно, тихо выскользнул в дверь.

— За почтой! — крикнул я в своё оправдание и ринулся вниз по лестнице.

— Что с тобой? — обеспокоился знакомый постовой. Я сбивчиво, помогая себе жестами, растолковал, чего опасаюсь.

— Убить?! Интересно, кому это понадобилось?..

Я затрясся в судорожном плаче. Постовой озабоченно связался со своими товарищами-оперативниками по рации.

— Всё в порядке! — похлопал меня по спине. — Приди в себя! Я же с тобой. Счас разберёмся!

— Ходит по квартире, всё трогает, — всхлипывал я. — Изображает дитя. Вроде и ковры, и телевизор, и хрустальную люстру увидел впервые. Странный тип такой...

И пяти минут не прошло, как оперативники окружили дом, самый рьяный влез на чердак. Бесшумно прокрались они через незатворённую дверь. Я вроде бы расслышал: "Руки!.."

Через некоторое время один из оперативников пригласил меня с ним подняться. Всё ещё испытывая животный страх, я заставил себя войти в квартиру. И вытаращил глаза, Кирилла здесь не было!

— А ну, дыхни! — брезгливо сказал мне оперативник с лычками.

Что поделаешь? Хоть и в своей квартире, а дыхнуть всё же пришлось.

— И не стыдно врать? — уже громыхая сапожищами по лестнице, гремел он, — Вот вкатим штраф, будешь знать.

Как лунатик я побрёл в гостиную и увидел Кирилла. Прямой и строгий, он невозмутимо восседал в кресле и с презрительной жалостью взирал на меня.

— Вылитая копия матери, — сказал он тихо. — Мать травила отца, и ты...

Учуяв обостренным нюхом близкую расправу, метнулся к дверям. Но замки, замки!..

А Кирилл сожалеюще продолжал:

— Отец верил, что ещё не поздно спасти тебя. Теперь ты понял, почему не могу взять тебя с собой в Край Грёз.

Я зажмурился, замахал руками. Не хочу ничего видеть! Не хочу ничего слышать!.. И вдруг окунулся в тишину. Никаких звуков! Осторожно приоткрыл глаза. Что за напасть — никого. Я обшарил все закоулки и не нашёл никого. А может, братана Кирилла и вовсе не было, а он мне с перепою и пригрезился? И по сегодняшний день теряюсь в догадках.

Пять месяцев терзала меня эта мысль, как зубная боль. Или всё это выдумал мой мозг. Воспалённый, подогретый, так сказать, глотком "спиритуса виниса"? Но как бы то ни было, я шарахался поначалу от компании собутыльников, подпирающих стойку с рядами бутылок с соблазнительными этикетками шарахался и размышлял: "Хорошо бы сконструировать биоэлектронный прибор, разгадывающий и гасящий скрытые людские пороки и недостатки. Тогда при любых встречах люди могли бы без всякой опаски, с искренней любовью и дружбой говорить о насущных нуждах и общечеловеческих проблемах. И вместе искоренять недоверие, вражду и силы зла в неспокойном, но прекрасном мире?

Но жизнь есть жизнь и не все в ней, так как хочется. И это помог мне понять мой новый приятель; В тот похожий апрельский день, когда нещадно поливало небесное светило грешную землю, в Серебряном бору можно было в щадящей тени сосен спрятаться на скамейке, что я и сделал. Вода в Москве-реке не баловала ещё теплом и лаской спортивного вида молодежь и тем более людей почтенного возраста. Но у меня было стойкое намерение показать пример. В прошлом отменный пловец я не страшился нулевой температуры воды, твёрдо знал, что простудиться может любой другой, но только не я. Вот в этот ответственный момент, когда, стянув брюки вслед за рубашкой и майкой, я залюбовался пронзительно голубыми плавками, он ко мне и подсел.

"Привет!" — протягивая руку, точно давнему знакомому весело, озорно поблескивая глазками под белесыми бровями, сказал он.

Какой привет такой и ответ. И как-то само собою получилось, что мы запросто заговорили о перестройке в сознании людей, и наши разговоры свелись к одному знаменателю: людям надо перестраиваться, но только не нам с ним. Единодушно восславили мыслителей всех времён и народов. Заклеймили перестраховщиков и врагов классического образования, без которого, как нам думалось, нет и быть не может нравственно здорового и полновесного человека. Не потому ли и поддают и балдеют под аккомпанемент словесной шелухи с телеэкрана, да со страниц прессы? Мы, несомненно, понравились друг другу. Но, ни я, ни он не стремились обменяться адресами. А место встречи единодушно назвали "Серебряный бор".

Так и повелось, как хандра одолеет меня, так и лечу туда, на место встреча Рад и он моему появлению. И травка у него наготове. И не просто трава, а особенная, только избранным, да посвященным доступная. Вроде нас с ним.

— Покурим? — и первым затягивается. Вздохнув с облегчением, подает сигарету мне,

— Что это? — теряясь в догадках, впросак спросил я его в первый раз, обеспокоено заинтригованный. Лучше бы и не спрашивал.

"Добряк" отпрянул от меня как от чумного, остановился, всмотрелся в меня повнимательнее. Нет ли какого-нибудь подвоха? Ничего подозрительного не учуяв, подошёл и, обнимая, покровительственно за плечи доверительно зашептал:

— Там девы бродят, в полутьме сияньи лунном.

— Лучше вот здесь, наяву чтобы бродили, а мы, наслаждаясь, балдели, — попробовал я возразить. Но рот оказался занятым сигаретой к тому же чадящей, отчего мои глаза заслезились.

Затянулся, раз, другой и звуки, чарующие звуки донеслись явственно до меня. Я оглянулся. В сиянии лунном, в полутьме бродили нагие девы и голос Станислава вторил флейтой. Жаль кайфа маловато, но и те памятные минуты запечатлелись в моей памяти. Я долго приглашал к себе приятеля по Серебряному Бору. Но, увы! Попытки эти не увенчались успехом. Уехал на 21 м троллейбусе один.

Шаг сделан, за ним другой, третий... Как говорят мудрецы, и пошло и поехало. Кто ищет, тот всегда найдёт! И это так на самом деле И надумал я разыскать своего братана.. Месяц два, или три я добирался до Края сбывающихся надежд. Нелегко это было.

Но когда возник точно наяву Марк, братан, в одном из грёз после того как я накурился травки, я, кажется, прослезился от радости, что и мои чаяния становятся осязаемыми. И искренне радовался великодушию братана Марка, любезно согласившегося сопровождать меня в впечатляющем путешествии по их Краю, где и плоть и разум его обитателей едины.

"Ну, и времена пошли! Бутылёк проблема. Да на Руси испокон веков велось, так что нос в табаке и сам навеселе, и одеколоном попахивает в воскресный день. Гуляй душа зазнобушка, коль хочется, с кем желаешь, и где пожелаешь. А сейчас что? Тоска одна!" — пожаловался я ему.

"Тоска-а! — это ты прямо в корень взял. Голова! В школе, небойсь одни пятерки хватал?.. За смекалку, маяком был?"

"Насчёт пятёрок это точно. И насчёт маяка, правда, вот истинный крест, — и Марк действительно перекрестился. — А теперь, надо полагать, последует самый важный вопрос, что ж я готов отвечать".

Голова моя заметно посветлела, я всмотрелся в собеседника, который небрежно сплюнул. Огляделся, братана рядом не было. Броско одетый молодой человек был рядом со мной. Он ещё раз сплюнул, огляделся, точно всё ещё надеясь на чудо, что к этому закрытому по настоянию жильцов дома номер восемь магазину с намалеванной вывеской "Вино" поднесут желаемую бутылку. Этого нам, случайно встретившихся у наглухо закрытых дверей магазина, не довелось дождаться.

Давно подул свежий ветер перемен, к сожалению, криминальных, в стране. Многое за два года нового более демократичного состава руководящих и правительственных органов изменилось. На местах Советы чётче и завидной добросовестностью относились к нуждам и запросам трудящихся. И всё же до практического воплощения теоретических выкладок многоуважаемых академиков, на совести которых и базировалась выстраданная перестройка, оказавшаяся "горбостройкой" было начать и кончить.

Но с алкоголизмом давно велась бескомпромиссная война не на жизнь, а на смерть. Всё чаще и чаще публиковались сообщения об убийствах на почве опьянения. Катастрофически росли астрономические цифры о самоубийствах, правонарушениях уголовного и административного законодательств.

 

< Предыдущая		Следующая >