НЕЛЁГКАЯ ЭТА РАБОТА...

О Бадьине Викентии Ивановиче, чекисте 20-х годов, песен не сложено, фильма не поставлено, так пусть воспоминания мои будут данью светлой памяти о нём.

Воображение уносит в Измаил, с которым память народная неизменно связывает генералиссимуса Суворова и его чудо-богатырей, увековеченных на диораме "Взятие крепости Измаил".

В один из чудесных октябрьских дней 1965 года ко мне в городском автобусе подошёл старик с красными крапинками на сморщенном лице. Поблёскивая окулярами в простенькой черной оправе, он отрекомендовался общественным контролером и решительно потребовал билет.

Я туда, сюда - нет.

- А вот здесь, любезный, смотрели? - Старик не спешил меня уличать как зайца.

К моему удивлению билет оказался под ногами. На "Будьте повнимательнее с проездными документами!" я, как мне припоминается, застеснялся, покраснел и что-то несуразное произнёс в своё оправдание.

В центре мы сошли вместе. Вдруг, уже отойдя в сторону, он поманил меня пальцем, представился:

- Бадьин Викентий Иванович, большевик, лектор Всесоюзного общества "Знание".

Я заинтересовался, разговорились. Викентий Иванович был соратником Кирова, лично встречался с Ильичом. Как инженер-строитель руководил демонтажем кремлёвских двуглавых орлов, на века устанавливал рубиновые звёзды во славу Великого Октября.

Он оказался радушным хозяином, когда я дня через два был приглашён в его добротную двухкомнатную квартиру. Угощал меня чаем с блинами, себя тешил трубкой с ароматным табачком. И приходилось прощать ему эту слабость ради его любопытных воспоминаний.

- Так вот, - сказал он мне во время ответного визита ко мне, - как видишь, я человек слова и дела. Как и условились, сегодня что? Четверг, время - семнадцать, - он хитро подмигнул мне. - Чай как договаривались, завариваю я по своей секретной методе, а это презент, - и на стол он выложил из своего портфеля полулитровую баночку персикового варенья собственноручного приготовления.

- Вот вы всё о Ленине, да о его человечности на лекциях своих толкуете, а знали ли вы близко Берию?

- Не только знал, но приходилось с Лаврентием Павловичем в одних окопах быть в гражданскую войну. Знал и его, и семью его хорошо. Отправились мы с Николаевым...

- Не с тем ли Николаевым, - перебил я Викентия Ивановича, который на ваших глазах застрелил Кирова?

Бадьин вздрогнул, насупился:

- Чего не знаю, того не знаю.

- Сами же мне и рассказывали.

- Что именно?

- А то самое, что присутствовали, когда раздались роковые выстрелы.

- Вот именно - присутствовал! - погрозил мне Бадьин указательным пальцем. - Присутствовать - это ещё не значит быть очевидцем и свидетелем... Разумеешь? И запомни, любезный, кто и при каких обстоятельствах убил Мироныча, мне не ведомо. Все доводы и версии шиты белыми нитками. А в то, что большевик Лёша Николаев это сделал, - я не верю!

Викентий Иванович явно чего-то не договаривал.

- И что? Вы пошли с Николаевым... - подсказал я, подавая чай в стакане с тяжёлым подстаканником.

- Отправились мы раз к Лаврентию Павловичу по служебному делу. Выяснили, уточнили, что надо. И вдруг, нарушая установленный этикет, товарищ повернулся к Берии. Произошла словесная перепалка. Речь шла о какой-то женщине.

- Баба, она всегда баба. Тьфу! - Николаев сплюнул на пол, растёр сапогом смачный плевок.

Я так и опешил. Непозволительная дерзость при исполнении служебных обязанностей!

Лаврентий Павлович поменялся в лице, устремился к двери, запер на ключ. Молча, не сводя с Николаева глаз, подошёл к нему и неожиданно для нас обоих дал тому ребром руки по шее, тотчас порывисто обнял ошарашенного агрессией товарища и по-христианскому обычаю трижды расцеловал.

- Почему я это рассказываю, станет тебе, Геннадий, яснее чуть позже.

Как сейчас вижу Викентия Ивановича: молодо, задорно глядит на меня, усмехается:

- И не такая уж новость в этом мире, а всё же посмотри на меня. Стариком стал, а человеком стать не сподобился.

- Да человек вы, человек!

- Ну, какой я человек? Мироныча не сберёг, социализма по Ленину-Сталину не построил, даже, - Викентий Иванович усмехнулся, - рисовать не умею. Сижу вот, и тебя, и себя отравой со света божьего сживаю. Разве достоин человек такой доли?

Неожиданно делаю открытие: мне повезло – я родился качественным человеком, потому что свободен, а не раб врождённых дефектов.

Я молчу озадаченный. Ведь раньше жил просто и совсем как-то не задумывался о природе человека.

А Викентий Иванович бесстрастно продолжает:

- Выходит, не всякий человек полноценный, раз изъян на изъяне. Вот у тебя сын, а у меня... - он помолчал, как бы раздумывая, говорить или промолчать. Наконец решился. Узнал я - дочь у него.

- Ну и что из того? - возмутился я поначалу. - Невесты тоже нужны.

- Улавливаешь разницу?

Вот этого я не улавливал. Понадобилось съесть не один пуд соли, чтобы осознать на своей судьбе - человека с исписанной трудовой книжкой - пророческие его слова. Но по незнанию своему тогда я лез в бутылку.

- Вот у Ленина детей не было. И ничего, как говорится, он и теперь живее всех живых.

- Это лозунг. Род он свой не продолжил. Хотя и не по своей воле... А знаешь, этот изумительный человек всю жизнь метался меж двух огней: социализма и демократии.

- Так это ж хорошо! - воскликнул я.

- Что ж хорошего? - перестал дымить Бадьин. Трубка его сама по себе погасла, и он опять усердно принялся её набивать ароматным табаком, просвещая меня. - Получается: и нашим, и вашим. Социализм и демократия как две противоположные системы совершенно несовместимы. И я понимаю, за что поплатился Мироныч. Он хотел объять под одной крышей необъятное. Да и не только он. Запомни, Геннадий, каждого, кто посмеет совместить в Отечестве нашем социализм с демократией, - ждёт эшафот и проклятия потомков. Вечная память и слава Иосифу Виссарионовичу - он провидец, пренебрёг демократией, но, к сожалению, не оставил преемника-единомышленника. Кто посягает на его гений - шавка безмозглая. И, как правило, плохо кончает.

- Викентий Иванович! - не сдержался я. - А репрессии?

- Давай-ка, чайком с блинами побалуемся. И байку вражью обсудим о развратнике Берии и об изданных в Америке его дневниках с постельными сценами. Это не что иное, как плод аморального воображения врагов наших - и внешних и внутренних. Я как очевидец и непосредственный участник многих событий тех лет свидетельствую достоверность рассказа одного из раскаявшихся его палачей, который мне лично довелось услышать.

Перед расстрелом в декабре пятьдесят третьего года без суда и следствия Лаврентий Павлович не признал себя виновным, ни в каких преступлениях. Под ударом пистолетом по голове он упал на колени, по щекам потекли слёзы, и прохрипел окровавленным ртом:

"Если среди вас есть ещё большевики, передайте советскому народу, что Лаврентий Берия поплатился за то, что пытался предотвратить государственный переворот с приходом Хруща* и грядущий роспуск Союза Советских Социалистических Республик с приходом к власти подпольных националистических диаспор. Да здравствует великий Ста..."

Винтовочный залп солдат не дал ему до конца произнести имя вождя и учителя советского народа-победителя. И когда он, изрешечённый свинцовыми пулями, упал, как палачам казалось, бездыханным, солдаты облегчённо вздохнули. Но жертва самосуда оказалась живучей. И открыв глаза, Лаврентий Павлович попытался самостоятельно встать на ноги. И ему это удалось. У изумлённых живучестью Берия солдат, должно быть, не хватило мужества на повторный расстрел. И они отказались выполнить приказ офицера. За саботаж их впоследствии всех расстреляли. Берия всё же успел произнести имя вождя и вдохновителя всех наших побед. Офицер, подойдя вплотную, приставил пистолет к сердцу и, закрыв глаза, разрядил трясущимися руками всю обойму. Пошли слухи, что в скором времени он застрелился, я думаю, ему отомстили.

По щекам Бадьина текли слёзы. Взволнованный я молчал. Отдышавшись, старый чекист продолжал, попыхивая трубкой, как ни в чём не бывало, как ни странно, но с сухими глазами. Непонятно было, когда они успели высохнуть.

- Фундаментом жизни Лаврентия Павловича была семья, и создавал он её основательно, жену и сына Серго обожал. А вот оклеветать его надо было, чтобы развенчать гений Сталина. Покончив со Сталиным, взяться за Ленина. И он чутьём своим особенным, Бериевским, это чувствовал, возможно, и хотел предотвратить надвигающуюся беду – приход самодура к власти, потому и позволял себе вульгарные выходки, вроде той, о которой я только что рассказал. Не могу даже вообразить его, порядочного во всех отношениях человека, в объятиях какой-то женщины, а не жены его, красавицы Нины Теймуразовны. Байки всё это! Ладно, хватит об этом! А теперь рассмотрим твой вопрос об арестах якобы ни в чём не повинных людей. Ты меня неделю назад спросил, верю ли я в коммунизм. - И он, наливая мне чай, рассмеялся, рассмеялся и я.

- Так вот, враги Октября, а их заметь, становится всё больше и больше на окраинах – в республиках Союза...

- А с чем это связано?

- А связано это, по моему разумению, с невиданной бесхозяйственностью и разбазариванием наших богатств после смерти учителя и вождя. Да ты дай сказать! Так вот, враги наши на вопрос "Что такое коммунизм?" отвечают: "Это кит, который стал воблою при социализме". Развитом, разумеется. Оглядись, есть ли он, развитой социализм в суровой действительности? Сталинскую конституцию поменяли на Брежневскую. И что получилось? Тунеядцы на каждом шагу, валютные шлюхи, бичи в пароходстве. Ты вот язык туманного Альбиона зубришь, а знать, поди, не знаешь, что в переводе на русский означает слово заморское «бич»?

Слово "бич" я по доброте своей воспринимал как моряк в резерве. Ан нет, оказывается, Бадьин меня, так сказать, просветил. Теперь знаю: сука (bitch).

- Так вот, активизировались бичи в прямом смысле. ВКП (б) заменили на безликую КПСС - кормушку для партократов. Мразь затаилась в руководстве и заморозила строительство нашего светлого будущего. "Галочки" ставят, ЦК КПСС дифирамбы поют, верных "ленинцев" славят и докладывают: "Объект сдан в срок (или досрочно) в эксплуатацию со знаком качества!" А на самом деле ничего и не думали сдавать. Денежки наши, советские, как говорится, прикарманивают. А тем временем Запад средств не жалеет на растление советских руководителей, а ЦРУ диссидентов содержит, финансирует антисоветскую деятельность. Всё больше и больше русских людей в рядах обездоленных и безработных.

Думается мне, разгадка этого вредительства в том, что когда так называемых врагов народа забирали в тридцать седьмом, они просили, слёзно, заметь, своих детей: учись, сынок, дочка, как следует! Будь пионером, пионеркой! Комсомольцем, комсомолкой! Вступай в партию! Но помни репрессированную мать! Помни репрессированного отца! Репрессированного дядю! И когда займешь положение в обществе - отомсти! Незаметно придёт и экономика, и культура, и наука в упадок. Разрушится хозяйство. Иссякнет энтузиазм. Разуверятся люди в правильном пути. И тогда во всем обвинят Маркса – Энгельса – Ленина - Сталина.

- Вы что? - взъерепенился я. - Неужели такое когда-либо возможно?

- По себе знаю! - возвысил голос Викентий Иванович. - Ещё два года назад Бадьину, как персональному пенсионеру всесоюзного масштаба, - и почёт и уважение. А вчера вот обратился к первому секретарю горкома - ноль внимания. И знаю, почему!

- Почему?

- Подлость на каждом шагу... Разве советские люди защищали Волгоград?

- Конечно, нет. Сталинград!

- Вот! Пораскинь мозгами, подумай! Почему отстояли Сталинград и не сдали врагу?.. Киев сдали? Сдали! И красавицу Одессу сдали! Как не печально, но это исторический факт.

- А вот Ленинград не сдали! – произнёс я, имея в виду массовый героизм не только воинов Красной Армии, но и жителей блокадного города.

- А почему? – с улыбкой уставился на меня Бадьин, попыхивая трубкой.

– Почему? Почему? Потому и не сдали, что Ленинград...

– Молодец! – вскрикнул мой наставник, не дав мне договорить. - Я знал, что правильно ответишь. Не сдали Ленинград, не сдали Сталинград, потому что это означало бы измену Родине. Понимаешь измену той Родине, которая пишется с большой буквы. И которую предал мстительный Хрущёв, по своему незнанию, что творит, после смерти вождя и учителя.

- Социалистической Родине, - догадался я. И вдруг меня озарило, что Ленинград – это не просто город, а город Ленина. Сталинград – это город Сталина. Я сказал об этом Бадьину. Он меня похвалил и, между прочим, предсказал большое плавание под Алыми парусами. Слегка пожурил меня за незнание творчества Александра Грина, знаменитого советского писателя-фантаста и Человека.

- Вы считаете только потому? Потому что... - но Бадьин меня перебил:

- Ты вот студент, так сказать "эта бой" (at-a-boy), а логику тебе не преподают, а почему? Знаешь?

Действительно, почему? Понадобились десятилетия, чтобы понять.

- Трудное это дело - сохранить в себе Ваше величество человека, - вернулся Викентий Иванович к старой теме. - А по нынешним временам - недостижимое.

Спровоцированный заманчивой возможностью называть вещи своими именами, я подхватил эту идею и выпалил:

- Выходит, если человек вырождается по собственному почину, то он мерзавец? - Сообразив, что Бадьина ранит эта тема, прикусил язык, но поздно.

- Всё имеет конкретное своё название, - не моргнув, твёрдо сказал Бадьин, - и в этом случае подойдёт весомое слово «выродок». А в эпоху Сталина таких людей называли бракоделами.

- С вами, Викентий Иванович, мне лично всё понятно: штурм Зимнего дворца, вся власть Советам!.. Тут не до продолжения отцовского рода, - попытался я задним ходом оправдать свою бестактность.

- Жизнь есть жизнь и никаких скидок никому! - Бадьин не хотел жалости.

В первый раз приоткрылась мне другая логика, которую и назвал я уже в зрелом возрасте, Социальной. Эта логика, когда говорят одно и то же, но не об одном и том же.

- Ум у тебя, Геннадий, социальный, - хлопнул Бадьин меня по плечу. - Потому и небезразлична тебе судьба нашей Родины!

- А у вас какой ум? - смутился я. - Да вы пробуйте мармелад.

Викентий Иванович ушёл как бы в себя, замкнулся на какое-то время, видимо никогда не задумывался над таким вопросом. Я воспользовался его замешательством, пожаловался:

- Чует мое сердце - стану неучем с дипломом.

- Не твоя вина в том.

- А чья?

- Мудрёный вопрос. Ответ на него есть у логики. У знаменитого Джека Лондона написан об этом роман, так он и до сих пор не издан.

- Почему?

- Боятся! Из всех руководителей советских только Сталин преуспел в своем разумении, а иначе не смог бы бывший политический ссыльный почти тридцать лет бессменно стоять у руля. Сумел в наследии Ленина рассмотреть через рентген своего жизненного пути, многострадального и праведного, чёткий план построения социализма в нашей многонациональной стране. Трагедия наша не в Октябре семнадцатого, а в преждевременной смерти вождя и учителя. Осиротела страна наша могучая, потеряв кормчего. Плач и горе по этой потере - помяни моё слово - в пятьдесят третьем году не закончились, они ещё впереди, многократно усиленные. Я уже нет, а ты доживёшь до тех перемен, когда и Берия Лаврентий Павлович и Сталин Иосиф Виссарионович будут реабилитированы. Ведь вспомни, как мы жили. Кто не работает, тот не ест! А что сейчас? Как по-английски "вверх тормашками"?

К стыду своему, я не знал. Развёл руками и в незнании чистосердечно признался. Бадьин и на этот раз просветил: «апсайд даун*». Я почтительно слушал:

- Перевернулся мир, что называется, "upside down*". Социализмом и не пахнет. В Измаиле тысячи безработных. По блату всё достать можно. Таланту хода нет. И мыкается он по стране в поисках себе применения. Будь терпелив, привыкая к лишениям и безденежью, так заведено, в мире глупцов и хищников. Только у посредственности и кошель побольше, и брюхо потолще, и пост повыше, и чинопочитание, а у тебя ничегошеньки, кроме сына. Утешайся тем, что не зря мучаешься, но от мечты своей сокровенной не отступай.

Викентий Иванович вновь раскурил трубку.

- В чём сила Сталина? - вернулся я к феномену исторической личности. - Он бы такого сейчас не допустил?

- И не сомневайся. А сила - в простоте. Ты его труды почитай. Своё мировоззрение он не навязывает, а разъясняет. Сам вдумайся, вживись в одну из мыслей гения: “если достигший совершеннолетия человек, разумеется, психически здоровый, не хочет ни работать, ни учиться добровольно, надо его заставить это делать силой, - иначе он скурвится, и сформируется в преступника”. При Сталине участковые милиционеры не только контролировали жителей своего участка, но и трудоустраивали. А сейчас что? Милиция привлекает к ответственности за тунеядство, а помощи в трудоустройстве не оказывает. Парадокс!

- Это я понимаю.

- Вот если бы наши безмозглые руководители могли бы осознавать, в чём разница работы их и символа советской власти, товарища Сталина, было бы всё иначе.

- По вашей логике получается, что они понимают, а осознать, - я замолчал на полуслове, так и не выразив всего того, чем было пронизано всё моё существо.

Бадьин помог мне разобраться и в этом непростом вопросе.

- Вот именно. Мы, старшее поколение, осознавали то, что творили, нынешнее поколение разрушает больше, чем созидает.

- Хорошо! И в чём заключается разница работы...

- А в том, - попыхивая трубкой, засмеялся Бадьин, так и не дав мне возможности сформулировать вопрос, - что нелёгкая это работа, как уже сказал известный поэт, из болота, понимаешь... что я хочу сказать?

- Понимаю, - неожиданно для самого себя расхохотался я, машинально завершая фразу, - тащить бегемота!

- Вижу, понимаешь с полуслова! Так вот, ведь мужик нашенский русский, как утверждают жиды, пока гром не грянет - не перекрестится. Говоришь: не пей - а он через пять минут уже нализался. Ему говоришь: не воруй - а он всё равно, что плохо лежит, стащит.

- Жиду говоришь, - подхватил я, - будь "эта боем" (молодцом) at-a-boy, не смоли, а он всё равно, пока лёгкие свои не угробит, сам не свой. Да ещё людей истинно русских, которые запаха сигарет, а не то, что трубки, не переносят, одурманивает, со света сживает.

Бадьин стремительно вынул трубку изо рта, загасил её, сунул в карман. Тут же засобирался, ссылаясь на занятость: запамятовал мол, что к двадцати часам надо быть на автобусной остановке как штык - из Одессы приезжает дочь с внуками.

И до конца дней своих, а жизнь Викентия Ивановича была долгой и насыщенной общественной работой, он так больше и не курил. А когда, по рассказам его знавшим, предлагали, возмущался и заявлял, что не для того Бадьин родился, крестился и живёт, чтобы от рака лёгких отойти преждевременно в мир иной.

1995 г.