часть вторая

ВЕЛИКОЕ ПОНИМАНИЕ

 

Г л а в а 14

СТО ТЫСЯЧ

1

— Лететь! Лететь! Лететь!.. — залихорадило Игоря. Весь во власти воспоминаний и оживших чувств и страданий он думал вслух только об одном перехитрить уготованную обществом судьбу и спасти во, чтобы то ни стало Гиргишана. И на его устах было имя друга и человека. Костоправ, вот кто мог конкретно спасти Гиргишана. И Игорь надеялся найти бессарабского мудреца и чудотворца — деда Новомлинского.

— Как, прямо сейчас?! — охнула его Оленька. В её глазах Игорь поймал ужас, растерянность, но уже минуты через две-три она энергично, полная решимости отстоять задуманный вылет, накручивала диск, набирая номер справочной Аэрофлота. Затем позвонила сестре Рае. Одеться ей не составило труда, и в считанные минуты она выскользнула из подъезда дома, умоляя мысленно сестру одолжить сто рублей на дорогу.

"Гиргишан! Не уходи из жизни! — мысленно твердил Игорь, словно Гиргишан мог его услышать. — Ты нужен людям". — Потом он, предвидя каверзный вопрос: "А где ты их видишь?", стал отстаивать свою точку зрения...

Разговор, нелепый по содержанию и форме, жив в его памяти. И, пожалуй, и теперь в 1989 году не потерял своей актуальности, напротив, злободневен, и вот почему.

"Как где? А я?"— ощетинился Игорь в тот десятилетней давности памятный день их размолвки.

Гиргишан так и покатился от смеха.

— Ты? А я, извини, как-то и не заметил в тебе человека.

Игорь обиделся, в душе поискал для него обидное прозвище, но к огорчению и радости какой-то затаившейся в закоулках своего сознания не нашёл более точного в определении его характера и поведения, чем то имя, на которое он с охотой отзывался, точно взаправдашний разбойник с большой дороги, Гиргишан. Ни имени и ни отчества он по непонятным мотивам после ухода из школы не признавал. Он был Гиргишаном до корней волос. И, несомненно, в Игоре он видел лишь умное, податливое животное, не совсем ещё объезженное. А ещё друг называется! И Игорь выложил тогда всё начистоту, что о нём думал.

— Я так не говорил, — огрызнулся Гиргишан.

— Но думал ведь?

Говорить и думать это не одно и то же, — уклонился тот от прямого ответа.

— И всё же что ты обо мне думаешь? — настаивал Игорь, намериваясь до конца выяснить их отношения. В самом деле, он хотел знать, что он значит в глазах Гиргишана в этом суматошном мире? Может, Гиргишан и прав, думая о нём, как о двуногом цивилизованном животном?

— Без обиды?

Игорь утвердительно кивнул.

— Тогда слушай! Тебе за тридцать?

Напоминание о годах — серьёзный упрёк. В нём таится каверзный вопрос: "А что ты успел сделать?"

— Тридцать два

— Та-ак? — ухмыльнулся мучитель.

Мучителем Игорь величал Гиргишана, потому что в его обществе в последнее время чувствовал себя неполноценным. Часто думал, как его укротить, но додуматься до этого так и не смог.

— Что такого сделал ты, чтобы именоваться гордо — человеком?

— Я хотел сделать, — потерянно пробормотал Игорь — Увы, обстоятельства...

Гиргишан беспардонно перебил:

— В том-то и соль! Ты не способен одолеть об­стоятельства. Тебе кажется, они выше твоего разума, а это не так. И ты, как овца, повинуешься им.

— Не я один такой!

Гиргишан тотчас оседлал:

— Тебе нужен совет? Хорошо! Рассказывай, и я помогу тебе. Если это тупик, подскажу, как выбраться из него.

Игорь воспрял духом, и безысходное, как казалось, тогда положение и впрямь стало поправимым, до того доверился Гиргишану, человеку и бескорыстному другу.

— Смысл жизни и заключается в великом понимании.

— А в чём оно, это великое понимание?— не отставал Игорь, явно недооценивая смысл сказанного.

— А вот над этим юродствовать не надо!— в назидание на будущее осадил его Гиргишан,

— Я серьёзно! — попробовал Игорь отстоять своё право на неприятный смешок то и дело вырывающийся из него помимо воли. Что делать, если родился вот такой, что не скажу отчиму, его бесит. Пробовал наладить отношения — ни в какую. Да и не только он, целый ряд людей, с которыми я так и не смог, как не пытался, найти общий язык.

Срабатывал так сказать, судя по заключению Гиргишана, а он ему верил, комплекс неполноценности.

— Люди не в состоянии понимать друг друга, поэтому и происходят злоключения у каждого из нас.

Игорь не понимал этого.

— Мир то устроен правильно?

— Не скажи! Всё в этом мире в относительном порядке, люди знают это, потому и мудрствуют вместо того, чтобы честно сказать, что и как.

— Как же быть?

— А этого никто не знает.

— А ты?

Гиргишан пытливо оглядел Игоря, как осматривают лошадь на торгах.

— Да, как тебе сказать, не знаю, но догадываюсь.

Подумал ещё с полминуты, вытащил из коробка спичку, расщепил её, поковырял ею в зубах, сплюнул и неожиданно, возможно, для себя добавил:

— Людей спасать надо!

— А как?

— Как? — озадачился Гиргишан. — Вот как? — этого никто не знает.

— А ты?

— Если б знал, стал бы для людей пророком.

2

Рама не поддавалась, Я попытался ещё раз. Безрезультатно.

— Что же делается? — вскричал я. — Глумиться над человеком не позволю!

Нажал, что было силы. Треск рамы, звон треснувшего оконного стекла. К счастью, никто не услышал. Никто? Мне только так показалось, кроме меня в палате был Гиргишан. Он то и открыл глаза, в нём ещё теплилась жизнь.

— Гиргишан! — почему-то свистящим шёпотом выдохнул я. — Это я! Узнаёшь скитальца и блудного отца.

Он хотел приподняться, но не смог и обессилено откинулся назад, настолько был ещё слаб. Послышались шаги. Здравый смысл подсказывал спрятаться. Но куда? Под койку — весь на виду, в тумбочку не влезу. Может в окно? Но второй этаж — просматривается с улицы. И я будь, что будет — остался, мужественно перед лицом неминуемого возмездия за преступное проникновение в больничную палату и порчу больничного имущества. Но шаги миновали палату, я облегчённо вздохнул.

— Гиргишан!

Он вновь открыл глаза. И что-то наподобие улыбки пробежало по лицу. Возможно, он узнал меня.

— Сто тысяч, если останусь жить, — прошептали его пересохшие губы.

Без сомнения он бредил, я возмутился тому, что рядом со смертельно больным человеком никого нет. Как это никого? А я? А как мог я, ограниченный материально, помочь ему? Почему не идут жена, одна другая, хоть и бывшая, где дети? Так, когда это было? Рассказывал ведь о них сам, вот только не пойму в шутку или всерьёз?

— Гиргишан! Кто тебя так? — пролепетал я, содрогаясь перед человеком на смертном одре. — Заклинаю, скажи!

Гиргишан, расширяя и сужая зрачки, молчал, точно нем и глух к моим просьбам. Я стал было сомневаться, слышит ли он меня? В своём ли уме? Пробовал заговорить с ним, раз, другой безрезультатно.

Что ж, надо уходить, пока не застукали. Так и не добившись ни слова, утешая себя тем, что повидался, я вылез из палаты тем же Макаром как и влез, и, делая вид, безразличный к окружающему меня миру, по коридору прошёл беспрепятственно к выходу.

— Пойми, — через час внушал я Даше, проникновенно, порой сам, пугаясь своих слов. — Выживет он! Вот увидишь! Возьми себя в руки, не охай и не стони.

— А мне как жить? Ты об этом подумал? Мне и жить не хочется!

Но я верил и знал, что без старика Новомлинского не обойтись! Вот кого искать надо!..

3

— Ни стыда, ни совести, всю душу измочалил своими выходками. Повесился бы что ли!

Картины прошлого посещали Гиргишана.

"А что? Это мысль!" — решил Гиргишан.

И, усмехнувшись, серьёзно приступил к осуществлению задуманной им операции по раскрепощению своей психики. Первое, что он сделал, так сочинил всем знакомым и близким сказку про белого бычка. Его можно было встретить с кем угодно. Он был вездесущ и примерно говорил одно и то же: "Не должен ли я вам?.. Не задолжался я вам?.." Вёл себя обеспокоенно, озирался по сторонам, дольше обыкновенного тряс, а не пожимал руку, желал приятного здоровья, словом начинал заговариваться.

— Неспроста, твой ведёт себя так! — судачили всезнающие знакомые и родственнички соседки, набивавшейся ему в жёны. — Не к добру это!

— Ты что задумал, язвья твоя душа? — прицепилась к нему сожительница.

Гиргишан, усмехаясь, сыграл в "незнайку".

— Показалось должно быть! — только и сказал он.

— Показалось! Показалось! — передразнила его Полина. — Ты не дури! Никуда не пушу! Ни в Сибирь, ни в Атлантику.

А говорила так, потому что Гиргишан грозился податься от такой жизни на золотые прииски или на рыболовецкие суда.

— Тогда одно спасение: повеситься!

— Это всегда, пожалуйста! — развеселилась Полина. — Давно бы так! И меня глядишь от мук праведных избавил бы! На, изверг дремучий, рубашку, да спасибо скажи... Отутюжила!.. Впору женихаться. Да куда ты запропастился, язвья твоя душа?

Она толкнула несильно прикрытую дверь в смежную комнатушку и, точно ошпаренная, отпрянула назад. Опять подалась, как танк, вперёд, точно натолкнувшись на надолбы, опять, на этот раз боком отступила назад. Глаза округлились, и в них застыл ужас. Нечленораздельный вопль вырвался из её вздымавшейся груди, другой вопль оповестил мир о вдовьей её доле.

— Осиротил, праведник злосчастный.

И долго ещё слушали стены, комод, вышивки на стенах в рамках, под нарисованный гуашью бумажный коврик её вздохи и причитания, пока она не ринулась к соседям. Те стремглав, с открытыми ртами столпились у дверей квартиры, не решаясь войти. Каково было их изумление, когда услышали зычный голос Гиргишана, приглашающий за стол. Не успели прийти в себя, как появились милиция и люди в белых халатах. А с ними и Полина судорожно вздрагивающая. Оторопело уставилась на него.

— Каков подлец! — заголосила опять, когда до неё дошло, что и её обвёл Гиргишан вокруг пальца. — Выходит я всех вас одурачила, и вы приехали напрасно.

Собравшиеся загалдели, зашушукались, особенно женщины.

— Ну, что раскудахтались? — ласково оборвал их виновник чрезвычайного происшествия. — Конечно, я виноват, извиняюсь, что так вышло. Разве вы не рады, что нашли меня в отличнейшем расположении духа, в добром здравии?

— Так он ещё поясничает! — врач скорой помощи так вызвездила его, что все рты пооткрывали от изумления, в котором они пребывали от её лексикона. — С ним все ясно!

У него были очень серьёзные неприятности с общественным мнением. Он пережил их.

— Чтобы я с ним жила! Да ни за какие коврижки! — он и это воспринял как должное, и показал Полине на дверь. Одно время мучали его угрызения совести, потом привык к холостяцкой жизни. Так и продолжалась бы она, не встреть он Даши.

И надо же такому случиться — влюбился, как говорится по уши. Скромная и общительная, обаятельная, с налётом мечтательности она производила хорошее впечатление.

— И что вас заставляет заниматься не женским делом, — задал он провокационный вопрос. Даша как раз подкручивала гаечку на газовой плите. — Конечно, конечно, я понимаю, что все работы хороши, выбирай на вкус. И всё же?

— На дворе колотун. Я продрогла. И мне не до разговоров, — поправляя локон на лбу, отрезала она.

— И как я так мог опростоволосится! — засуетился хозяин.

И когда всё у неё было готово, он подал ей чашку чаю.

— Если откажитесь — обижусь!

Она не отказалась. Так за чаепитием они и по­знакомились. А потом дежурный слесарь по ремонту и наладке газовых плит и баллонов зашла ещё раз, да так и осталась, как квартирантка.

Можно было слышать как счастливый Гиргишан, которому так и не довелось побывать на нарах, случалось, напевал:

"Жил в шикарном городе Одессе.

Там знакомых немалое число.

Там заборы служат вроде пресса,

А девчата любят карты и вино...»

В Одессе мне знакомо каждое окно,

Там собираются фортовые ребята.

Ах, больше мне не пить твоё вино

И клёшем не утюжить мостовые…".

За то, что Даша не одобряла таких песен, он её не осуждал. И как то, так случилось, что хотя она и была к нему неравнодушна, всё же сторонилась его, стоило ему к ней приблизиться. Не поверила на слово о его чистоплотности, и когда он ей вот так запросто предложил стать его гражданской женой, то есть выйти замуж за него без официальной регистрации, вспылила. Забрав вещи, несмотря на проливной дождь, вышла из дома, чтобы бесследно раствориться в кромешной темноте.

Что касается самолюбия Гиргишана, он терпеть не мог предательства. Считал, что за грехи земные расплатился сполна. Отошёл от лихих дел бедовых фарцовщиков, сказался возраст, да и не те нынче пошли времена!

Ведь только с месяц-полтора он смотрел на соблазнительные груди безмятежно спящей Веры, которую прилюдно называл Анфисой и думал о красоте. Родился вот человек здоровым, интересным и внешне и по уму, а жизни нет. Почему так? Задумался как-то на досуге и решил, что разгадка в имени! Не Верой новорождённую надо было бы назвать, а Анфисой. Он ещё подростком прочитал потрясшую его воображение книжку "Угрюм-река". В ней красавица Анфиса с ума мужиков сводила. Так озорная Верка с Нагорного и стала Анфисой, но странно, Веркой всё-таки не перестала быть. Почему? Мучительно искал ответы своей страстной натуры и не находил. Он одно дело, а Анфиса человек другого склада ума. Ей бы самозабвенно влюбляться, да разочаровываться в очередном поклоннике. Танцевать до упаду, да работать до умопомрачения. Восемь лет маляром и хоть бы прыщик вскочил. Этого он не понимал.

"Нет, я бы на стройку не пошёл бы и за миллион, а если бы предложили два? — поймал он себя на провокационной мысли, порочащей его представлению человека. — Та-ак! — остановил он ход рассуждений, зная теперь причины взлётов и падений. Не продажность противопоставил себя обществу. Как всё просто и ясно. Остаётся одно смириться. Смириться с уготованной тебе участью маленького человека. Нет! Никогда! Он останется самим собой. Самобытным, жадным и до женщин и до материальных благ. Жадным? Режет слух. За дело надо браться. Что ему до Анфисы? Девка в соку, в самый раз. Но не доступна! Царапается! Кусается! "После загса, —говорит, — хоть ложкой черпай!" А то, что ей не суждено пропасть, она не должна ни знать, ни догадываться. Промелькнёт молодость, и у неё, как ушла его. Хорошо, что вовремя разобрался, что к чему. А справка то о девственности настоящая! Ну, Тихон Петрович! Ты дашь! Профур спасаешь! А зря! Прости господи! Так и останется, прости Господи!

Гиргишан имел в виду деда Новомлинского, который как-то раз проговорился ему, что делал на дому хирургические операции по восстановлению девственной плевы, а знакомая врач-гинеколог выдавала соответствующую справку.

— Наши НИИ по-мучному соображают, — словно в бреду проговорил он, непонятно, что имея в виду. И даже вздрогнул от неожиданности, когда перед ним возникла медсестра.

— Вы кто Даше будете?

— Какой такой Даше? — переспросил он с вызовом, но спохватился: — Муж по загсу!.. Не томите отца, кто у неё?

— Сын!

Гиргишан сорвался с места, пускаясь в пляс. Наконец-то, и него, и у Даши сын. Он как-то не думал о себе, а думал больше о той, к которой так всегда рвалось его беспокойное сердце. Ему оставалось спросить о самочувствии матери.

— Неважное.

Он оторопел. Голос явно выдавал волнение медсестры.

— Когда можно навестить её?

— В любое время, — скорее выдохнула, чем сказала медсестра. И положила трубку.

В предчувствии беды Гиргишан бросился к крану, плеснул в лицо прохладной воды. Не вытираясь, без сил опустился на стул.

Но всё обошлось. И назвали сына в честь Гевашева Игорем.

В три годика что-то приболел Игорёк. Мать на работе, а счастливый папаша суетится рядом с участковым педиатром.

Тотчас, словно ужаленный, подскочил, заревел не своим голосом, страшась называть вещи своими именами, всё ещё не веря происходящему.

— Врач? Какой из тебя к чёрту врач! — орал Гиргишан. — Куришь!.. Рук не помыла!.. Ногти с год не стригла!.. А лезешь к ребёночку!

Врача так потом и прошибло.

— Извините! — пугаясь собственного голоса, пролепетала она. — А где у вас горячая вода?

— Вот ножницы!

— Не могу, — с любовью разглядывая ногти, прошептала она.

— Ну-у! — взглядом стегнул её Гиргашан, зловеще замолкая.

— Будет жить! — немного погодя, прослушав посапывающего во сне ребёночка, сказала врач.

— Вот за это, — Гиргишан ловко обхватил врача за талию и, прижав к себе, впился в её губы. Растерянная, изумлённая та и не противилась…

< Предыдущая		Следующая >