Г л а в а 4

БОКАЛ ПИВА

Они лежали на диване, в комнатушке, служившей Игорю спальней и кабинетом английского языка, где он время от времени принимал жаждущих освоить трудный в произношении диалект сынов Альбиона.

— Понимаешь, Оленька, — говорил он жене задумчиво, — мне всегда хотелось претендовать на большее, чем требовало от меня общество. А работать пришлось вахтёром! И это мучает. Почему так нескладно сложилась моя жизнь? Разве моё место не в научно-исследовательском институте? Или, на худой конец, в школе?.. И вот пытаюсь понять: есть ли скрытый механизм саморазвития в личности, приводящей оную на ту или иную стезю общественной деятельности? И не в силах разгадать причину собственных неудач стал я копаться в биографии — ничего не нахожу!.. Казалось, в школах был любим учениками, и оправдывал их надежды, однако директоры и завучи выживали меня. Якобы из-за неумения преподнести себя ученикам и администрации. На самом деле — не поэтому. Их пугали мои взгляды на устройство общества. Ибо я утверждаю: общество, рождённое в достатке бытиём, во все времена устраивало гонения на мыслящих людей.

Оля слушала "мысли изгоя" — и про себя жалела Игоря-мыслителя (как шутливо величала его в часы хорошего настроения), и осознавала, как морально нелёгко живётся непризнанному пока изобретателю беспереводного курса английского языка. И вслух говорила:

— Ты выстрадал своё мировоззрение! И потому опыт твой житейский по исцелению людей бесценен и его надо культивировать.

— Простые смертные, — продолжал Игорь, — не в состоянии понять личность, пропадающую в безвестности ни за понюх табаку. В конце концов, я осознал, в чём причина моих неудач — это собственная гордость. Большой, конечно, недостаток. Мне претят сделки с совестью, хотя они являются нормой жизни тех, кто пребывает в комфорте и достатке...

"Просто ты не приспособлен к бытию в городе с высоким прожиточным минимумом, — мысленно возразила Оленька. — К своим проблемам относишься по-детски наивно, ждёшь какого-то чуда, А чудес не бывает, как известно".

Но чудеса время от времени случались. Появлялся, к примеру, в их квартире какой-нибудь гражданин, злоупотребляющий алкоголем, и Игорь Васильевич радушно усаживал его в кресло, просил вздохнуть как можно глубже, не объясняя, однако, для чего это надо. А затем начиналось самое интересное.

— Держите дыхание насколько это возможно, — командовал он приобретшим металлические нотки голосом. — Не на меня, а в точку какую-нибудь на потолке смотрите! И глаз не спускайте!.. Держать!.. Держать дыхание! Закрыть глаза!.. Выдыхаем медленно…

И со словом «Спать!» взмахом поднятых рук с растопыренными по-наитию пальцами вниз отправлял одного из пациентов на исцеление в царство гипнотического сна, грёз и галлюцинаций.

— Звать как?.. — раз спросил пациента. — Антон? Имя замечательное, как и у Макаренко, великого преобразователя человеческих душ. Вот кто умел по душам с подростками разговаривать. Книгу об этом написал. Называется она "Педагогическая поэма". Музыку классическую любил самозабвенно слушать. Особенно, как и Ленин Владимир Ильич, "Аппассионату" Бетховена.

Игорь Васильевич включил магнитофон, и удивительной музыкой наполнилась комната.

— Слышишь музыку? Чувствуешь, как жить хочется? Жить свободным от алкогольной зависимости! И если это, правда, пусть один из пальцев сам пошевелится со счётом пять, — Игорь Васильевич сосчитал до пяти и, убедившись, что всё идёт путём праведным, отправился на кухню. Там он быстренько поставил чайник, нагрел его и сделал некрепкий кофе в чашке и насыпал туда пол чайной ложки мелкой соли. И, размешивая, отправился к Антону.

— Вот что, любезный! — приподняв его левую руку, приказным тоном сказал он. — Выпить ты пивка раздумал, а вот от кофе сладенького не откажешься! Я в этом уверен! Но давай спросим твою руку об этом. Я вижу, ты удивлён!

Сделав паузу, под звуки "Аппассионаты" он произнёс:

— Если выпьет Антон чашку кофе с удовольствием, пусть рука его окаменеет со счётом "пятнадцать" и станет невесомой!

Он сосчитал до пятнадцати. Рука Антона действительно окаменела и оставалась в подвешенном состоянии. И со словами "Челюсть отпускает, язык послушный!" он поднёс чашку с тёплым кофе к губам загипнотизированного Антона. Тот послушно выпил и не поморщился.

— Продолжаем слушать Бетховена и видеть удивительные сны, — продолжал Игорь Васильевич. — И что интересно, Антон, так это то, что ты с детства ненавидел алкоголь, табак. И всегда противостоял соблазну их даже попробовать!

И минут через десять Игорь Васильевич скомандовал:

— А сейчас считать до ста пятидесяти и со счётом "сто пятьдесят" вдохнуть и задержать дыхание. Глаза сами откроются. Выдохнуть и выйти из этого удивительного состояния. Сориентироваться во времени и в пространстве. Чувствовать себя отдохнувшим… Дыхание лёгкое и свободное! И не только дыхание свободное, но и сам ты, Его величество человек, свободен от саморазрушения! Честь и слава всем людям доброй воли, свободным от алкоголя, табака и наркотиков!

Всё как он и рассчитал, так и произошло. Глаза пациента широко раскрылись. И когда он перевёл дыхание и стал усиленно соображать, что же всё-таки это было. Игорь Васильевич не дал ему возможности опомниться.

— Скажите, кажется, вас зовут Антоном?

Антон кивком головы подтвердил это.

— Антон! А чего вам сейчас хочется? — стал Игорь Васильевич провоцировать его на нежелательную выпивку.

— Пивка бы!

— Это мы могём! Только вот я вам не советую! — доставая из-под стола баночку пива, предусмотрительно подготовленную специально для такого ритуала, предупредил пациента экспериментатор.

Тот, взяв со стола баночку, привычно потянул за язычок. И тут, как и предполагал Игорь Васильевич, едва успевший подставить тазик, началась рвота. Пришлось отправить исцелённого бедолагу в туалет. Оставшись наедине, Игорь Васильевич воскликнул:

— Разве это не чудо?

А когда появился сконфуженный Антон, Игорь Васильевич провёл с ним познавательную беседу, смысл которой сводился к тому, что на Западе мечтают покорить Советский Союз без единого выстрела. И что самое большое чудо на земле, когда вымирает страна, вымирает народ — это советские люди, непьющие и не курящие. И только через противостояние предателям социалистической Родины, можно обрести подлинную независимость не только от алкоголя и табака, но и от навязчивых болезненных состояний. Для этого надо вернуться в атеистический мир свободы, равенства и братства.

И когда учитель государственного уровня посоветовался с рукой подопытного Антона, та подтвердила истину слов Игоря Васильевича своим послушанием.

— Ну, хорошо! — напоследок, воскликнул, прощаясь со своим пациентом, экспериментатор:

— Что надо сделать, чтобы восстановить страну по Ленину и Сталину!

— Надо вывести людей из мира дезинформации и фальсификации истории СССР. И из религиозного околпачивания в мир науки и атеизма! — произнёс Антон. — Лично меня не надо агитировать! Я и так за советскую власть!

Игорь Васильевич ещё долго прислушивался. И только тогда, когда раздался стук дворовой двери за посетителем, он закрыл свою дверь. На глазах его стояли слёзы.

Таких случаев было в его жизни предостаточно. Он даже вёл какие-то записи, всё ещё надеясь на чудо, что его когда-нибудь всё-таки опубликуют.

А Оленька считала мужа одним из чудаков, каких ещё свет не видывал. Верила в его гениальность. Всячески ограждала от посягательств своих родственников, укорявших её за скоропалительное замужество без их ведома и согласия. "Как ты могла, — ужасались они, — выйти за такого непрактичного мужчину?! Он даже не в состоянии себя прокормить, не то, что семью". Ей вспомнилось, что рассказывал Игорь о странном сцеплении своей судьбы с личностью по имени Гиргишан. Не могла Оля постичь скрытого смысла их дружбы. И теперь хотела ещё раз послушать историю Гиргишана — благо есть время. Наступал второй час субботы, никуда не надо было спешить — ни в детский садик, ни на работу. Их сыновья — Рома и Дима — в данный момент блаженствовали в царстве Берендея. "Есть ещё время выспаться, — подумала Оля. — Ведь за шесть лет совместной жизни Игорь ни разу не говорил о своём прошлом и о людях, с которыми водил знакомство".

— Расскажи ещё что-нибудь о Гиргишане, — попросила она, ласково поглаживая морщины на лице Игоря — словно утюжила их не пальцами, а своим жарким сердцем.

Игорь кивнул, но заговорил не о Гиргишане, а о каком-то персональном пенсионере союзного значения:

— Сначала послушай о Бадьине Викентии Ивановиче. Я возлагал на него большие надежды... Представь себе, он самого Ильича и Кирова охранял! Царских орлов с кремлёвских шпилей снимал. Первым — в нашей истории — устанавливал рубиновые звёзды на башнях Кремля. Но это к слову. Был он лектором Всесоюзного общества знания. И по состоянию своего здоровья предпочитал жить не в Ленинграде и не в Москве, а в Измаиле, где имел льготы и двухкомнатную квартиру. Вот я и упросил Бадьина побывать на воспитательном часе — в школе, где проходил педагогическую практику. Но Бадьин подвёл меня под монастырь! В оговорённый час не явился, и я, студент на педпрактике, оказался в затруднительном положении. Городок наш Измаил небольшой, южный. Где, как не на юге, знаменитостям и заслуженным людям залечивать душевные и телесные раны? А он не явился! "Кого же теперь пригласить?" — перебирал я в уме возможные варианты. Ничего не светит в воспалённом воображении... И я возмутился: "Как это может быть, чтобы ветеран войны и Всесоюзной коммунистической партии большевиков отказался от своего слова, ссылаясь на недомогание. Не надо было заверять в таком случае! В моём распоряжении оставалось не более двадцати минут. Кинулся я бегом в скверик, где много отдыхающих, в надежде уговорить человека, хотя бы по внешнему виду достойного доверия. И надо же! Совершенно неожиданно налетел... на кого ты думаешь, мамочка?

— Понятия не имею, — пожала она плечиком.

— Гиргишана встретил, вот кого!.. Он как-то выпал из моего поля деятельности. И лет пять мы с ним всерьёз не общались. Ну, а я за это время повзрослел, возмужал. До института успел побродяжничать. Жил в Риге. Завербовался в УЭЛ (Управление Экспедиционного Лова) на рыбные промыслы. Бороздил на траулерах Северную Атлантику, у берегов Ньюфаундленда. Обрадовался, когда увидел его, заорал во весь голос: "Обожди, это я, Игорь Гевашев!" Потому что к остановке подходил автобус, а Гиргишан готовился исчезнуть в его салоне. Ну, слава аллаху, успел схватить его за рукав: "Ты мне нужен, Гиргишан". — "Я очень спешу", — проворчал он, с досадой глядя на отъезжающий автобус.

"Ты что, Гиргишан, не рад встрече?! — изумился я. — Ты педагог по призванию. Прошу выручить меня как будущего светоча педагогики".

И, не давая опомниться, потащил его в школу.

— "Ты нужен мне, — бормотал я всю дорогу. — Человек ты заслуженный и большая умница".

Впопыхах не обратил я внимания на внешний вид Гиргишана. Одет он был, прямо говоря, по-разбойничьи! Вместо пояса — красный кушак, на ногах — кирпичного цвета штиблеты кустарной выделки. Таким износа не бывает. Но это пустяк! Главное — он сам, его понятие о человеке и размышления о жизни. Их стоило послушать не только учащимся и студентам. Ведь Гиргишан — ходячая энциклопедия на уровне мировых стандартов.

Мы пришли в школу. Настала долгожданная минута. Сначала все встали, потом чинно сели. Тишина и порядок. Предвкушают лекцию, которую я обещал: о славном прошлом советской Родины, о ценностях жизни и прочее. Я так волновался, что забыл представить слушателям дорогого гостя. К счастью, выручил один из самых любознательных учеников.

— Правда, это, — спросил он Гиргишана, — будто румыны во время оккупации не разрешали людям говорить на улице по-русски?

— Так точно, — с иронией подтвердил мой друг, доставая из кармана курительную трубку — с целью, к моему ужасу, задымить прямо здесь, в классе.

"Он что, спятил?! — подумал я: — Курить в момент просвещения и назидания воспитуемых?.."

Увидев необычные приготовления Гиргишана, слушатели неожиданно развеселились, а двое ребят тут же последовали "доброму примеру" и втихомолку задымили под партой. Я чуть не подавился от такой развязности "лектора", но сделал вид, что ничего не заметил.

— В прошлый раз, ребята, мы коснулись трудного вопроса: что же делает человека обычного — человеком разумным?.. — Я тоскливо обвёл взглядом своих питомцев.

— Что же? Говорите! — выкрикнули сразу несколько голосов.

Меня опередил Гиргишан, Он всегда чувствовал себя в школьной атмосфере, как рыба в воде. Поразительно ловко овладев вниманием ребят, он незаметно вёл их в будущее "царство социальной справедливости, где каждый индивидуум способен достичь вершин в любой сфере деятельности".

Да, я не ошибся и не прогадал, пригласив, вернее затащив Гиргишана на воспитательный час. В какой-то неуловимый миг он совершил "перекос" и стал рассказывать байку — творческий шедевр под названием "Бокал пива". Суть истории такова: во времена румынской оккупации, перед самой войной, ему преподнесли за "спасение на водах", он вытащил из Дуная тонущую молодую девушку, бокал пива. Затем Гиргишан понёс какую-то ахинею:

— В мире, юнаки мои, идёт извечная борьба добра со злом, — вещал Гиргишан, как заправский проповедник древности. — Мой сказ о бокале пива тем хорош, что в нём Зло побеждается Добром...

Трагедия нашей страны состоит в ином! Сказка о светлом будущем для нас всех, присутствующих и отсутствующих, так и остаётся для всех народов сказкой. В реальной жизни Добро и Зло уживаются в одной и той же личности такой, к примеру, как Брежнев, а до него в Хрущёве Никите Сергеевиче, подменившем в 1956 на пленуме КПСС советскую власть на власть номенклатурную, зарождающейся буржуазии. Худо людям без советской власти. Без блата и взятки не один вопрос не решается. По себе знаю. Вот парадокс бытия, когда надо выжить Злу, оно идёт на компромисс, то есть малую толику своей "рассады" отдаёт Добру на откуп, а само под маской Добра процветает и благоухает...

— Что же, получается! — невежливо прервал речь "пророка" рыжий парнишка завсегдатай "Камчатки". — Выходит, честного человека днём с огнём не найдёшь?

— Почему же? Вот на нас двоих, — Гиргишан кивнул на меня и ткнул пальцем себе в грудь, — и ориентируйтесь! И обретёте Родину! Настоящую и непродажную!.. Советскую!.. А с ней подлинную свободу от расчеловечивания советского человека диссидентской литературой, издаваемой на деньги Запада. И на извечный вопрос: "Что же делать?" Отвечу: — Надо реабилитировать один из символов советской власти — генералиссимуса Верховного главнокомандующего Сталина Иосифа Виссарионовича. Возродить патриотическое воспитание в школе и институте. Таким образом без кровопролития вернуть народу советскую власть. И спасти людей от алкоголизма, злоупотребления табаком и наркотиков. А что касается населения, оно всегда было в оппозиции советской власти.

Наступила гробовая тишина, как выражались старые писатели.

— А почему?.. — зычно, с пафосом нарушил её мой наставник. — Да потому что мы с вождём нашим не пальцем деланные! — И Гиргишан загоготал, да так заразительно, что весь класс прыснул от хохота. Такой гам поднялся, что люди на улице останавливались под раскрытыми окнами школы, задирая вверх любопытствующие носы. Далее события понеслись скачками, В аудиторию бурей ворвалась завуч — худющая особа с властным лицом, Я ещё не знал тогда, что, она приходится женой главному редактору газеты, с которой сотрудничал — Хиренко.

— Что здесь за сборище?! — возмущённо спросила инквизиторша, буравя меня злым взглядом.

Не успел я и рта раскрыть, как Гиргишан, тронув моё плечо, торопливо сказал: "Ну, будь... Я пошёл!".

— Нет, подождите! — вздыбилась дама. — Вы как сюда попали? Кто вас привёл? И для чего? Выкладывайте, иначе милицию позову...

— Может, тебе ещё паспорт серпастый, молоткастый предъявить? — гаркнул на неё Гиргишан. — А ну, жидовня, расступись!.. Дорогу Его величеству русскому человеку!

В этой "просьбе" никто не посмел отказать. А я во второй раз услышал о Его величестве человеке. С тех пор вначале в шутку, а позднее, когда сам начал учительствовать и воскрешать людей, стал так величать себя.

Завуч испуганно попятилась, хмурые ученики, молча, расступились, испуганные бравым видом "мыслителя".

В общем, мы одновременно выскочили во двор школы. Вслед неслись угрозы и в мой адрес:

— Вы ещё ответите, Гевашев, за самоуправство!..

Угроза мало тронула меня, ибо я радовался возможности записать в свой актив "нешаблонное проведение воспитательного часа".

За воротами школы я и Гиргишан, не прощаясь, разбежались в разные стороны, так как дел у обоих было по горло.

А расплачиваться "за содеянное хулиганство и аморальное поведение" в образцовой школе действительно пришлось: я отхватил неуд по педпрактике. Впрочем, скандал администрация школы замяла, чтобы "не выносить сор из избы". Жена Хиренко, однако, не забыла ничего: по окончании пединститута городские школы Измаила для меня были закрыты. Лет пять я скитался под девизом "Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз", столько же времени тщетно пытался занять вакансию в Измаиле. Обидно то, что вакансии были каждый год, учителей не хватало, а меня не брали. Клеймо неудачника сияло на лбу — стараниями дамы-завуча, которой побаивались даже сами директора.

Гиргишан куда-то исчез — и надолго. Я тщетно разыскивал его по всему городу. И вдруг случайно увидел у шашлычной. Кинулся к нему со всех ног. Спустя минуту мы сидели в шашлычной, и я поведал о своих мытарствах и злоключениях и возмутительной дискриминации.

— Плюнь на всё, — назидательно заметил Гиргишан. — Разве в этом дело?

— А в чём же? — с недоумением воззрился на него.

— В тебе самом, братец! Сначала разберись в себе, понял? А ты, вижу, не разобрался.

— Может, ты в себе разбираешься? — спросил я с обидой.

— Думаю, что да, — солидно ответил Гиргишан. — Потому и работа находит меня. А ты не у дел, как говорят бюрократы. И не советую копаться в собственной душе.

— Что-то я тебя не пойму, — пожал плечами я, не забывая уплетать вкуснятину, разумеется, за счёт Гиргишана, — настоящий шашлык из баранины.

— А чего ж не понять? — беспечно махнул он рукой. — Мало чего хорошего бывает, когда поймёшь — в итоге самокопания — почём фунт лиха. Жизнь теряет очарование и превращается в трагедию. Уяснил?

С такой логикой Гиргишана не мог я согласиться. По-моему, жизнь — это хорошо! Она полна смысла, тайн, загадок всяких — объяснимых, а порой необъяснимых. Ведь шаги за "горизонт событий" человеки делают по своей воле — и небезуспешно.

Гиргишан бесцеремонно прервал мои разглагольствования:

— Вот что, брат... Подработать хочешь на жизнь?..

И тем сразу приземлил меня.

— Безусловно, не против.

Не хотелось мне признаваться самому себе, что именно с этой целью бессознательно разыскивал Гиргишана по всему Измаилу.

— Пойдешь ко мне в грузчики на консервный завод?

— Какой может быть разговор? — закричал я с подъёмом. В семье у меня из-за безденежья были натянутые отношения.

Мы условились о встрече в понедельник утром у заводской проходной.