Г л а в а 5

ТОМАТЫ И ФИЛОСОФИЯ

— И это ты называешь работой? — Гиргишан погасил улыбку, стал серьёзным, как бы готовясь к спору.

— Что-то не понимаю тебя, — удивился я. — Гружу, гружу ящики с болгарскими томатами и, выходит, это не работа?

— Вре-мя пре-про-вож-де-ние! — по слогам пропел он.

Кажется, я побагровел от возмущения. Насилу разогнулся — ломило спину — и остановил конвейер.

Дело в том, что мы подрядились с Гиргишаном за наличные разгрузить баржу с помидорами. Я работал в трюме, а он наверху снимал ящики с конвейера.

Задетый за живое, я сказал:

— Зачем же насмешничаешь? Кто-то и эту работу должен делать.

— Верно, мыслишь, — снисходительно заметил Гиргишан. — Между тем, страдает народное образование; ты — педагог, а чему обучишь ребят, если в сентябре вкалываешь грузчиком на консервном заводе? Хотя должен быть в школе.

— Чему надо, тому и буду учить, — огрызнулся я.

— Вот видишь, двух слов связать не можешь. Словом получился из тебя дипломированный дилетант.

Я не знал тогда, что такое "дилетант" и обиделся до слёз, подозревая бранное слово. Мысленно послал Гиргишана куда подальше. Но стоило ему заговорить со мной, как я отошёл. Ибо думал о нём с теплотой и уважением.

А что плохого в помидорах? Чего только из них не приготовляют! Например, салат с луком и растительным маслом. Берёшь посоленный ржаной хлеб, кружку кваса и... Чем не еда? Мы с Гиргишаном любили таким образом заморить червячка.

Смотрел я на друга и размышлял: "Стоит ему лишь поманить пальцем любую девицу... Кого, например? Тут увидел миловидную женщину, будто случайно проходящую мимо баржи. Вид строгий и сугубо деловой.

— Кто это? — полюбопытствовал развязно, словно хотел уличить Гиргишана в пристрастии к слабому полу.

— Не знаю, — пожал он плечами. — Спроси!

— Так она не знакома тебе?

— Нет, почему же! Знаю её, — ответил Гиргишан с напускным безразличием. Потом усмехнулся, зычно позвал: — Лида!.. — И поманил её пальцем.

Женщина остановилась. Налёт деловитости на лице исчез.

— Звал меня? — подошла она с покорным видом.

— Тут интересуются тобой.

— Ты?.. — Она опустила глаза и застыла в таком положении, будто увидела на ногах что-то, пугавшее её.

— Не-а... Считай, ничего я не сказал, — небрежно ответил Гиргишан. Голос у него выдержанный, спокойный. Тем не менее, Лида живо спросила:

— Может, встретимся?..

— А зачем? — хмыкнул Гиргишан. — У тебя есть муж, и потом я не один.

Заметно погрустнев, Лида отошла от баржи с тем же деловитым видом, как бы вспомнив о неотложных делах, которые предстояло исполнить точно и в срок.

— Зачем ты так с ней?.. — набросился я.

— Ничего, кроме скуки, не будет, — пояснил Гиргишан. — Поступи я, как ты думаешь, то есть как все, и жизнь потеряет очарование. Не хочу быть заурядным.

— Ага! Кажется, понял, — сказал я с глупым смешком. — Быть оригинальным и делать всё наоборот? Тогда и я не хочу быть заурядным.

— Браво!.. — хихикнул он издевательски. — Впрочем, подаёшь надежды... Приглядись внимательно, чем занимаются люди. Один колет дрова, другой этими дровами печку топит...

— Третий навоз из-под коровы выгребает! — подхватил я насмешливо.

— Кто-то делает и эту работу, — прищурился он язвительно: — Рождённый ползать, летать не может, слышал? Это слова Горького.

— Д-а-а, — протянул я. — Великий писатель Горький, или вот Мичурин — великий преобразователь природы, который бросил клич: "Мы не можем ждать милостей от природы взять их у неё наша задача!"

— А также Докучаевы, Циолковские, — сказал он.

Я почему-то возмутился этим обобщением во множественном числе:

— В мире были один Докучаев, один Циолковский, один Мичурин. Во втором экземпляре их не надо.

— А я что говорю? Именно это, — спокойно возразил Гиргишан. — Кстати, а как относишься к профессии "повар"?

Я не мог понять, шутит он или издевается, посему ответил холодно:

— Каждый должен уметь сварить кашу, пожарить яичницу с картошкой и луком, чай заварить правильно. Однако большинство чуваков чурается подобного занятия.

— Вот это и плохо, — согласился Гиргишан.

"У нас с ним много общего, — подумалось, — и это общее роднит нас. Точнее, мы дополняем друг друга". А вслух я сказал:

— Так в чём, по-твоему, смысл жизни?

Будто прочитав мои мысли, Гиргишан важно изрёк:

— Дополнять друг друга! Ты вскопал землю — я посадил злаки... Наш общий друг...

— Выкопал урожай, если это картошка, или снял его, если зерно. Продал, а денежки вырученные положил на свой личный счёт, — опередил я Гиргишана.

— Чаще всего, так и случается, — подтвердил он,

— А выход из такого неправедного порядка вещей ты находишь? — не унимался я.

— Ишь, чего захотел!.. — сердито, почти со злостью крикнул он.

"Будь я Гулливером, что бы с ним сталось? Посмотрел бы, кто со стороны… — подумалось мне: — Прихлопнул бы, как муху, и покровительственно-издевательский вид мигом бы испарился".

Гиргишан продолжал вдохновенно поучать меня:

— Бытие человека полно загадок и сумбура. Ему говорят: "Учись!" А он бурчит: "Не хочу, мне не надо". И пускается по жизни во все тяжкие, как неумелый пловец. Ищет чего-то, а что — сам не знает. Какой-то иной жизни добивается! А её нет, как известно. Мечется, хнычет, так и проводит свои дни в миражах и фантазиях. Вот как ты, скажем! О чём ведь мечтаешь? Писателем стать, я знаю. А им не позавидуешь. Сидит бедняга день и ночь над книгами и бумагой, стучит на машинке, если есть. В архивах пыль глотает. Весь жёлтый без кислорода и свежего ветра. То есть, как я и сказал: вместо жизни естественной он пробавляется фантазиями...

— Значит, неправильно живёт? — спросил я с вызовом.

— Я этого не говорил! — повторил Гиргишан любимую фразу. — Но хочу по-дружески дать совет: не суетись, не жалуйся на судьбу. Терпи, раз неисправим! Или преобразуй своё житьё-бытие. Солнце жжёт лицо — насади аллею; лаешься с женой — разведись; денег не хватает... — тут он умолк, подыскивая конец аксиомы, — для миллионов людей, и в нашу эпоху — вопрос вопросов.

— Так что делать? Мне, например?

— Заработать их!

— Заработал, а дальше?

— Ничего особенного, — хихикнул Гиргишан: — Делай то, что все: возводи мосты, строй дома, заводы, школы... Разгружай вагоны и баржи. Кстати, этим мы с тобой и занимаемся. Не надо изводить себя измышлениями. Смотри на реальность проще, трезвее! Она сурова и неповторима. Не надо без оглядки убегать от посильного труда. А ты не хочешь работать

и бежишь в надуманную страну...

— Как Грин?

— Да, как Александр Гриневский, автор "Алых парусов". — А, я человек дела, Игорь.

— Выходит, я бездельник?!

— Так получается, хотя этого я не сказал. Сказал ты.

Гиргишан надолго замолчал. И только в конце смены сухо попросил:

— Вот что! Чтоб я не слышал впредь таких нелепых вопросов.

Я надулся, меж нами возникло отчуждение.

Больше он не ждал меня у проходной завода. Гиргишана словно подменили. "Что это с ним? — недоумевал я. — Что сделал я такого?! А понятно! Гиргишан не любит, когда не верят ему на слово. Много о себе воображает".

Вскоре он исчез. Куда — никто не мог сказать. Потом выяснил, что на консервном заводе он работал временно. И надолго запомнил издевательский тон Гиргишана.

В перерывах между обучением языку сельских школяров работал, где придётся; надо ведь поддержать семью.

Попал я как-то случайно на разгрузку минеральных удобрений, где платили недурственно. И вдруг совершенно случайно столкнулся с Гиргишаном в городской бане, в дверях душевой.

— Тыи?!

— А то кто же? — усмехнулся он.

— Какими судьбами? — голос выдавал моё волнение, хотя держался я самоуверенно. Видать, соскучился по Гиргишану! Понял, как мне его не хватало.

— Можешь ничего не объяснять, — сказал он. — Видишь, я прав был, прав? Как я и предсказывал, за спиной у тебя — никого и ничего. Диплом бессилен тебе помочь! Я слышал: ты ходишь по школам, зря пороги обиваешь. Бессмысленное и вредное занятие.

Кстати, чтобы понять это, мне понадобилось пятнадцать лет мытарств.

Ещё больше я удивился, когда Гиргишан сообщил, что затеял строительство собственного особняка — в Сафьянах, пригороде Измаила. Дело было на стадии завершения.

— Сауна ещё не готова, — добавил Гиргишан. — Вернее она есть, но без горячей воды. Потому и пользуюсь городской душевой.

— Как вас найти?.. — спросил я.

— А почему вас?! — ответил Гиргишан, протыкая меня насквозь чёрными буравчиками глаз.

— Да вроде неудобно на "ты", — пробормотал я смущённо: — По возрасту мне в отцы годитесь.

— Ты это брось, будь попроще. Пошли!.. Здесь недалеко... Дом покажу.

Через пятнадцать минут пешком мы вышли во двор, навстречу лучам солнца. Тепло светила согрело душу и сердце. Было нетерпеливое желание исповедаться другу, душа которого излучала на меня частицу своего тепла.