Г л а в а 11

КОКРОУЧ

 

1

Судьбе было угодно отправить безработного Гевашева на самый край земли — Харасавэй, и он на два года распрощался с любимым английским языком.

Ребром, во весь рост, встал каверзный вопрос: быть или не быть семье?.. Доходное место на Ямале — поваром у монтажников — оказалось не таким уж доходным, как представлялось воспалённому воображению. Надежда на то, что Наташа, получая с Ямала солидные денежные переводы, смилости­вится и разрешит проводить на дому эксперименты с ускоренным обучением студентов английскому языку, рухнула бесповоротно. Дело в том, что Гевашев имел неуживчивый характер, не мог терпеть никакого принуждения и обезличивания его натуры. Он хотел быть социально значимой личностью, а Наташа не признавала этого. Вот тогда-то Гевашев, ссылаясь на распухшую ногу, разуверился в якобы огромных заработках на Севере — и рванул с Ямала в родной южный город. И там опять, обивая пороги в поисках работы, неизменно слышал в ответ приторно-вежливую фразу: "Вакансий в городе нет, и не предвидится на ближайшие десять лет". Ничего не оставалось, как снова искать на периферии работу. Но почему для всех выпускников работа в Измаиле есть, а для него не предвидится? Так и оставалось не только загадкой, но и проблемой.

В понедельник он с зубовным скрежетом заставил себя войти в кабинет завгороно. Вопреки ожиданию, вместо ненавистного бюрократа в штанах увидел миловидную даму. Он знал её раньше как инспектора гороно. "А я, теперь понимаю, о каких переменах сообщала в письме моя мама", — с теплотой подумалось Гевашеву.

В нескольких фразах он изложил суть просьбы.

— Документы при себе? — спросила дама.

— Я зашёл как бы случайно, — сказал Гевашев: — При себе только паспорт с пропиской.

— В последнее время кем работали?

Гевашев с принуждённой улыбкой промямлил:

— На Севере работал, не по специальности...

Ему было неловко упоминать о том, что работал поваром.

— Ради семьи человек, куда только не едет, — чуть усмехнулась дама. Помолчав, неожиданно спросила: — Пойдёте в Ново-Некрасовскую школу?

— Простите! Какое отношение имеет к гороно Ново-Некрасовская сельская школа. Моя семья живёт здесь, в городе.

Пропустив его ответ, мимо ушей, она повторила:

— Так пойдёте?

И как бы невзначай опустила руку — довольно жилистую — на телефонную трубку.

У Гевашева, истосковавшегося по школе, блеску любопытных детских глаз, вырвалось нечто нечленораздельное, но понятное даме, поскольку соискатель работы закивал утвердительно. Сердце у Игоря наполнилось ожиданием часа, когда ему доверят обучение подрастающего поколения. Казалось, все прожилки и нервы его существа смеялись и восторгались.

Спустя полчаса он лепетал матери:

— Мама, мамочка, меня, кажется, берут! Неужели есть на белом свете справедливость!?

— Гурского сняли, — сообщила мать.

— Да ты что-о?! А не знаешь, почему освободили от должности?

— За махинации с визами.

— И чего Гурскому не хватало? М-мда, бытиё, по Марксу, определяет сознание. Должность была весьма приличная, везли и несли ему и в мешках и сумках... Выходит, всё мало было!

— Таких, как Гурских, в масштабах страны миллион, — сказала мать... Тут послышался звонок.

— Не Вадим ли пожаловал к тебе?

— Скорее всего, он.

Обрадованный Гевашев выскочил в коридор.

— Входи, входи, ты ведь свой, нашенский, как говорят! Ну и что, если мама дома? — засмеялся Игорь, глядя на Вадима, который попятился, было, к выходу: — Ты, вот, не веришь, ничему и ни в кого не веруешь, а силы-то природные услышали мои просьбы. В школу берут меня.

— Радоваться ещё рано, — одернула сына мать, ещё документы свои не показывал. Когда увидят, что дисквалифицировался, могут и не взять на работу! Намотай это себе на ус и не зарывайся.

Вадим заверил её:

— Возьмут, возьмут Игоря!.. А я думал, что ты в отпуске.

— Видишь, мама? Он верит в меня, ценит моё дарование.

Одноэтажная беленая школа, с буквой "Г" на высоком чёрном цоколе вблизи Дуная, встретила Гевашева настороженной тишиной. Он посмотрел на часы: урок только начался. Ему захотелось вновь услышать безудержное веселье школяров, их ребячий визг и восторженный смех.

Во дворе к нему подошла женщина с приятным лицом:

— Вы к кому? — спросила грудным голосом.

— К кому же ещё, если не к вам? — полушутливо ответил он.

— Я не директор и даже не завуч, — сухо отпарировала женщина.

— А разве только к ним приходят? — деланно удивился Игорь: — В таком случае примите мои соболезнования. От души сочувствую: вы так одиноки.

Женщина оценила его юмор, понимающе улыбнулась. И Гевашеву стало легко. Касаясь друг друга плечами, они подошли к входным дверям. Женщина остановилась. Оценивающе взглянула на Гевашева; то ли пройти первой, то ли его пропус­тить? Выбрала первое и со словами "я проведу вас" вошла в коридор. Затем толкнула другую дверь и провела Игоря к директору.

Он увидел высокого старика, похожего на сказочного персонажа Кощея Бессмертного. Тут Гевашев вместо "здравствуйте!" развязно сказал, имея ввиду бритую голову:

— Если я не ошибаюсь, вы из одной бригады с Григорием Ивановичем? Судя по внешности и возрасту.

Директор так и впился своими глазками-буравчиками в лицо Гевашева.

— Каким ещё таким Григорием Ивановичем? — спросил он.

— Ну-у, работать в школе и не знать, кто есть Григорий Иванович... Прославленный герой Гражданской войны! Мне неловко за вас... Как вас по имени-отчеству величать? Впрочем, ещё будет время познакомиться.

Так и не представив Игоря, женщина коротко сказала:

— Он к вам.

Директор смотрел на "соискателя места" немигающим взглядом. "Инспектор, что ли? — думал он: — Да нет! Вроде непохож".

— Я вас слушаю.

— Зачем же так официально? — насмешливо заметил Игорь Васильевич, рассматривая казённые атрибуты учительской, Два окна на сельскую улицу — большие и дающие много света. Занавеска в углу: ясно и первокласснику, что там преподаватели наводят "марафет" Расписание уроков, длинный стол с венскими стульями, портрет учителя и вождя советского народа Владимира Ильича Ленина на выбеленной стене. Простые, гнутые венские стулья пришлись ему по душе. Гевашев посмотрел на голову женщины, склонившуюся над ученическими тетрадками, и понял, что ему без этой школы не жить.

— Мы пройдём с вами в кабинет, и я покажу вам свои документы, — сказал очень вежливо Игорь Васильевич: — Красный диплом выпускника пединститута, характеристики, рекомендации. И только от вас будет зависеть — быть мне или не быть преподавателем английского языка в Ново-Некрасовской школе? Если быть, то я, со своей стороны, готов к труду и обороне любимого отечества.

Директор улыбнулся, отечески обнял Игоря большими заскорузлыми пальцами за плечи. Подержав так несколько секунд, строго взглянул в глаза:

— Хорошо!.. Так и сделаем.

В кабинете Игорь Васильевич предупредил директора, что вёл себя несколько странно лишь для конспирации.

— Пусть учителя думают, что вы приняли меня в школу как вполне достойного человека. Что же касается истины то меня ни в одну школу, почему то не берут. "Недостоин, — говорят злые языки, — работать в школьном коллективе".

Директор помрачнел, несколько раз перелистал трудовую книжку учителя, тихо пробормотал:

— Понимаю, понимаю... Но, увы!..

Гевашев опередил его:

— Не верьте бумажкам! На деле проверьте меня. Любые задания — уроки ли, ремонт, стенгазету — всегда, пожалуйста.

— На занятиях у вас как? — спросил директор: — Дисциплина есть?

— Полнейшая тишина, — ответил Игорь Васильевич.

Спустя время, он, не чуя под собой ног, мчался домой: "Итак, принят! Больше я не тунеядец, не праздношатающийся лентяй, а вполне благополучный человек с приличным учительским заработком".

Примерно через неделю та самая женщина — её звали Евдокия Петровна — попросила нового учителя английского почитать её сочинение на тему "Социальный портрет молодого рабочего Страны Советов". В сопроводительном письме на имя знакомого редактора журнала она писала:

"Уважаемая Лидия Ивановна! Это ещё эскиз, а не законченный труд. По какому пути предполагаю двигаться? Предполагаю опросить несколько групп рабочих, в которых чётко высвечены грани современного человека труда, Одного из таких рабочих — Героя Социалистического Труда — необходимо привлечь на страницы журнала, как постоянного собеседника, комментатора и консультанта. Он имеет громадный практический опыт, и что немаловажно — до сих пор не отделяет себя от массы рабочего класса, который сделал Героя таким, каков он есть".

К письму приложен был отпечатанный на машинке текст:

"СОЦИАЛЬНЫЙ ПОРТРЕТ МОЛОДОГО РАБОЧЕГО

Какой он всё-таки наш рабочий в свете уроков правды?

Я вижу три измерения, делающие изображение рабочего объёмным.

Во-первых, в чём он придуман, приукрашен, упрощён и подогнан под размер позолоченной рамки?

Во-вторых, каков он есть на самом деле?

И, в-третьих, каким может и должен стать?

Исходная точка сочинения — судьбы десятерых рабочих.

Далее были перечислены фамилии этих заслуженных людей.

Каждая из судеб даёт богатейший материал о прошлом, настоящем и будущем рабочего класса страны — в свете уроков правды, преподанных народу с высокой трибуны ХХV съезда КПСС.

Однако характер и судьба, сколь ни глубоки они, не самоцель, а лицо времени, короткий отрезок из жизни нашей молодёжи, комсомола, наконец - всего общества, переломным пунктом в развитии коего будет, несомненно, признан ХХV съезд партии.

Цель моего скромного труда, — вдохновенно творила Евдокия Петровна, — показать, как через рабочих и их участие, или неучастие наша Родина преображается в экономике, психологии, нравственности и отношении к общественно-полезному труду. Вот главный объект моего анализа! Здесь хорошо видны корни, из которых вырастает новый ствол будущего".

Довольная, что её сочинение получилось на славу, как она несамокритично полагала, Евдокия Петровна попросила Гевашева прокомментировать его. Что ж, Игорь Васильевич вполне справился с поставленной задачей. Сработала в немалой степени отличная акустика помещения учительской. Сначала он солидно отрекомендовался директору — в присутствии двух педагогов и завуча — как внештатный корреспондент трёх газет. Это соответствовало правде: к этому времени в газетах были напечатаны и его статья и репортажи с горячих точек города.

— Стоящая ли вещь вышла у автора? — без энтузиазма начал Гевашев: — Увы! Эскиз сочинения туманен, а обрисованный портрет молодого рабочего — схематичен. Совсем не таким вижу я мысленным взором нашего человека от станка. Сам я больше тяготею к бунтарству, как выражаются плохие газетчики.

Вслед за этим кратким заявлением последовала исповедь Гевашева. В ней он высказал всё, что накопилось или перегорело в душе за два года скитаний в поисках социальной справедливости.

Уже после этого покинув учительскую, Евдокия Петровна едко заметила Игорю Васильевичу, торопившемуся на урок по расписанию:

— Всё дело, Игорь Васильевич, в самом человеке, ибо он и только он — творец собственной судьбы. И надо обижаться не на общество, а на себя!

Посмеиваясь, она отошла, Игорь хмуро смотрел ей вслед. Она была какая-то гладкая, довольная своим благополучием, как его понимала. "Убого ваше понимание жизни, Евдокия Петровна!" — мысленно закричал он. И вошёл в свой класс.

Тридцать восемь пар разноцветных глаз пристально уставились на учителя. "Сейчас я покажу вам, семиклассники, кто такой Игорь Васильевич Гевашев, и что значит английский язык, — самодовольно подумал он.

— Садитесь! — скомандовал Игорь Васильевич. Его не послушались: класс продолжал стоять.

— Садитесь! — повторил он, не понимая, что происходит.

Please! "Плииз!"… Ответьте нам, товарищ преподаватель, — обратился к нему очкарик, не называя по имени-отчеству. На лбу у школяра была чёлка: — Как будет по-английски...

— Потом, потом, — прервал ученика учитель. Только сейчас он заметил у того в руках лупу и толстенный словарь.

— Нет, сейчас скажите! Не пытайтесь увильнуть.

Не сдерживаясь более, Гевашев закричал: — Что я вам должен сказать?

Очкарик ухмыльнулся:

— Как будет по-английски "таракан"?

— Какой таракан!? — опешил Игорь Васильевич: — Конечно, я знаю немало историй о клопах, мухах, тараканах и прочей нечисти. Но у нас плановый урок и своя тема, понятно?

Класс недовольно загудел. Разгорелся спор: одни отстаивали Гевашева, правда, таких было меньшинство, другие твердили: "Да он не волокёт в английском языке. Небось, диплом приобрёл по блату!

В выяснении отношений незаметно прошёл весь урок. Однако и спасительный звонок не спас Гевашева от очкарика и его сторонников.

Очкарик выскочил из-за парты, обогнал Игоря, желавшего как можно скорее уединиться, загородил путь.

— Ну, что ещё у тебя? — терпеливо спросил Игорь Васильевич: — Ну, валяй!

Вместо очкарика затараторила смешная девчонка с красными щёчками и косичками:

— Игорь Васильевич, а вы спросите у него, кем работает отец?

— Действительно, кем? — попался на удочку Гевашев.

— Мой папа, — солидно ответил очкарик, не смущаясь поведением притихших одноклассников, — лет пятнадцать как работает трансформатором.

— Как это!? Не понял, объясни, — попросил Игорь Васильевич.

— Двести двадцать получает, а мамке отдаёт сто двадцать семь. — Очкарик огляделся по сторонам: — Любезные мои современники! — озадачил он всех. — Что мой папа делает на остальные деньги?

— Гуди-ит!.. — хором закричал класс. И все истошно захохотали.

Игорь Васильевич осознал, что его высмеяли. Эта мысль так пронзила его сердце, что он, как пробка из бутылки шампанского, вылетел из класса. Бегом ринулся в учительскую. Однако по ошибке вместо учительской комнаты ворвался в кабинет директора, не обратив внимания на протест секретаря.

— Чёрт знает, что это такое!.. — завопил он, не совсем понимая, как себя ведёт.

Директор холодно спросил Игоря Васильевича:

— Что-то случилось? Надеюсь, вы никого за шиворот не выволакивали из седьмого "б"?

Гевашев поостыл и сконфузился:

— Извините!.. Мне надо было в учительскую.

Он сделал попытку улизнуть.

— Понимаю, понимаю, — заметил иронически директор.

— Ни чёрта вы не понимаете!.. — Игорь Васильевич словно взбесился, отупев от приёма, оказанного школярами. — Скажите, как в такой обстановке вести урок? — более не сдерживаясь, заорал он: — Они же за человека меня не считают!

— Успокойтесь, — попросил директор; — Остыньте немного. Я разберусь...

— Знаю, как вы разберётесь. Значит, заявление на стол?

— Пока не надо, — сказал уравновешенным голосом директор: — Потерпим вас до конца учебного года.

— Спасибо, — поблагодарил Игорь Васильевич, приходя в себя. — Ещё раз извините.

Директорское утешение смахивало на милосердие и прощение.

Тем временем давно прозвенел звонок на урок, в школе стояла тишина. Восьмиклассники, молча, ожидали преподавателя английского языка.

Не успел учитель войти в класс и поздороваться, как вслед за ним пожаловал и директор, молча, уселся на последней парте.

С того дня так и повелось: на уроках Гевашева обязательно кто-то присутствовал, включая и родителей воспитуемых. Игорь привык к этой опеке и делал своё дело: учил школяров языку, которому сам мало посвятил времени в институте. Иначе говоря, плохо владел английским. Что касается Евдокии Петровны, то при каждом удобном случае она подбадривала Гевашева, но делала это тайком от учителей.

Наступивший февраль дал знать о себе метелями и снегопадом. "Вроде дом родной недалеко, а добраться до школы — целое испытание, — размышлял Игорь Васильевич, жалуясь Евдокии Петровне: — Автобусы не ходят, приходится выползать на Болградскую трассу после уроков, чтобы попасть домой. А утром хоть караул кричи, а вовремя быть в школе обязан".

Уроки он проводил бодро с энтузиазмом.

— Английский язык довольно прост, — вещал он притихшим ученикам: — Нет спряжений, нет и склонений...

Вдруг он запнулся. Вероятно от того, что Евдокия Петровна, присутствующая на занятии, глядела на Игоря Васильевича как-то очень странно: будто решала в своей душе некую головоломку типа "довериться ему или погодить". Растерянный Гевашев насильно улыбнулся ей. Лицо Евдокии Петровны тоже просветлело, она ответила улыбкой — загадочной, но ему как мужчине понятной.

— Дело, ребята, не в произношении, — продолжал Игорь Васильевич, смутно сознавая, что, как раз напротив, всё в языке англичан зависит от произношения.

Никакой методики у него не было в помине, однако экспериментатор продолжал отстаивать право на собственную методику обучения английскому языку. Честно говоря, никакой особой методики у него не было. Был некий эскиз, невидимый глазу. Однако эскиз существовал в душе Игоря, — и как ни странно, он интуитивно помогал преподаванию. К концу месяца класс заревел от восторга и выразил горячее желание изъясняться по-английски.

— Только так, друзья, вы сможете овладеть "инглиш", — сказал растроганный Гевашев: — Как получается, так и читайте, и произносите!

Класс не обнаружил в своей среде ни единой чёрствой души, которая не аплодировала бы Гевашеву, и решил: "Мы готовы и в классе, и внеурочно — в кружке английского языка — бескорыстно служить прогрессу знаний".

После занятий учителя догнал — ученик десятого класса "А", с которым он успел подружиться и даже консультировал его по гипнозу. И радовался, когда тот успешно на малолетках демонстрировал своё умение усыплять.

Игорь Васильевич, а регрессу вы не хотите послужить?

— Не понял! — отрезал с ходу тот. И прибавил шагу.

Станислав не отставал.

— Вы не так меня поняли, Игорь Васильевич. Я имею в виду другое. О чём вы так убеждённо говорите, на практике неосуществимо!

— Как это так? — замедляя шаг, резко повернулся к Стасу учитель: — Поясни!..

— По вашим понятиям, люди многого достигнут, если захотят. А я утверждаю: это сказки в тёмную, дождливую ночь.

— А что же не сказки? — настаивал на ответе Игорь Васильевич.

— Один ваш ученик по имени Федя прекрасно усваивает по вашей методике англоязык, но жизнь обрекает его вместо служения наукам стать паровозным машинистом.

Гевашев действительно знал способного "англичанина" Федю, однокашника Стаса. У него были все данные стать полиглотом. Когда сказал об этом, Федя пожал плечами: "А зачем мне быть полиглотом?! В институт поступать я не собираюсь. Разговаривать свободно на английском языке в нашем селе не с кем. Так что не уговаривайте: заниматься в кружке не буду. На аркане туда не затащите!"

— Неверно смотришь на жизнь! — с досадой воскликнул Игорь Васильевич: — Но я верю, что истинное понимание придёт с взрослением к тебе. Человек не рождён заранее, быть ни машинистом, ни поваром. Я, например, был и поваром, и ещё бог знает кем...

— Каждому своё! — сказал Стас.

— Не повторяйте лозунг, начертанный нацистами на воротах Бухенвальда, как попугай! — резко возразил Гевашев: — Лучше пораскинь мозгами. Что за чепуху городишь? И ребёнку понятно, что каждый человек рождён для больших дел. Но за суетой будней, разрешая с трудом разрешаемые проблемы бытия, об этом не думает.

— Правильно, Игорь Васильевич! — охотно подтвердил Стас.

— Вот и объясни всё это одноклассникам.

— Зачем им это? — удивился Стас:— Каждый из нас материально обеспечен по милости деловых родителей. Нам остаётся лишь приумножать их капиталы. Для претворения вашей теории "раскрепощённой от гнёта бытия личности" нужны фанаты, подобные вам. Разве не так? Здесь, в городке на Дунае, или в зачуханном селе как наше таких фанатов, нет, и не было. Надеюсь, никогда не будет.

На что Гевашев сухо предложил:

— Знаешь что — потолкуем лучше о других вещах.

Стас улыбнулся и съехидничал:

— Нравится вам Дуняша?..

Чтобы погасить раздражение от неудачного разговора, Игорь Васильевич заметно расслабился и по-свойски допросил Стаса:

— Новая киска, что ли объявилась в Ново-Некрасовке?

— Да нет, я имею в виду Евдокию Петровну. Завуча по воспитательной части.

—Так и называй по имени-отчеству!

— Для вас она Евдокия Петровна, а для нас — просто Дуняша, — засмеялся Стас.

— Для кого это "нас?" — нахмурился Игорь Ва­сильевич, с удивлением ощущая, как участилось сердцебиение.

— Ну, для меня, например... — Стас замялся: — И ещё для одного человека.

— Кто он? Назови по имени!

— А что вы заводитесь, Игорь Васильевич?! Вам-то она кто? Не жена ведь. К чему такое волнение... Кстати, знаете, где она сейчас?

Игорь Васильевич опешил, не ожидая от подопечного такой осведомлённости.

— А ты знаешь?

— Лежит косая вдрызг в одном хлеве, — ответил Стас.

Игорь Васильевич не верил собственным глазам, когда они пришли в какой-то двор. Стас нырнул в хлев, торжественно вынес оттуда на руках Евдокию Петровну. Гевашев машинально посторонился, вслед за ним вошёл в комнату. Стас сбросил завуча, как полено, на кровать.

— Поаккуратнее нельзя было? — сказал изумлённый Игорь Васильевич.

Не отвечая ему, Стас наклонился над Евдокией Петровной.

— Скажи, моя радость, хотелось бы тебе увидеть Игоря Васильевича? Отвечай вразумительно!

Гевашев оторопел от подобной развязности ученика старшего класса. Но, что он мог сделать с парнем, столь опытным в сердечных "делах"? Лишь зло подумал: "Нет, Стас, не своей ты умрёшь смертью". Отойдя немного от злости, он смирился с позором завуча, ибо видел; Евдокия Петровна мило разговаривает с симпатичным Стасом.

— Ну, светик, скажи, — говорил Стаc: — Тебе хорошо со мной?

— Да! Да!

— Видишь теперь? — спросил Стас учителя: — Ей хорошо с нами, А тебя, простите, вас, она не желает созерцать.

Гевашеву нестерпимо хотелось заехать ему в морду, но он вовремя сдержался, опасаясь, что в соседней комнате мог оказаться один, а может, несколько дружков Стаса.

— Не желает видеть меня? Ну и пусть, — смиренно сказал Игорь Васильевич и, рванул к двери, так и не попрощавшись. На остановку он успел прибежать до подхода автобуса. Уже сидя в нём, погрузился в привычный самоанализ. "М-мда, теория одно, а практика жизни — совсем иное! Люди предстали без масок. Но, это тоже не открытие". И корил себя в том, что во время не рассмотрел в Стасе проходимца, а доверился ему.

Дома Игоря ждал сюрприз в почтовом ящике — письмо из интерната, в котором он ухитрился продержаться воспитателем около двух месяцев.

"Здравствуй, Васильевич! — писал его коллега по интернату Андрей:

"С ходу выдаю тебе сенсацию, точнее — ситуацию, которая сложилась в нашем заведении после твоего отъезда. Вся клика в тот день была на приёме у заврайоно. Не знаю, в каком аспекте шла там беседа. Однако на следующий день директор позвал меня и велел принимать функции преподавателя "инглиш" и воспитателя шестого "б" класса. Уроки же английского вести с полными классами.

На мой вопрос "какое решение принял района относительно тебя?", директор сказал: "Гевашеву предлагают полную нагрузку в Ново-Елизаветинской". По этому поводу районо уже заготовил приказ. Если ты хочешь работать в Ново-Елизаветинской, срочно выезжай в Ширяево, бери этот приказ и начинай работу. О станице Ново-Елизаветинской я тебе рассказывал. Директор школы там мужик хороший. Обстановка спокойная, не то что в интернате. У нас работать всё равно не смог бы! Да и сам прекрасно об этом знаешь. Свою трудовую книжку я не намерен пока сдавать куда-либо, так как, возможно, придётся в скором времени воскликнуть: "Карету мне! Карету!"

Насчёт зарплаты тебе за отработанное в интернате я говорил в бухгалтерии. Тебе оплатят не только за отработанное, но даже прогулы. Для этого ты должен прибыть сюда лично. В крайнем случае, напиши доверенность на моё имя. И я пришлю тебе деньги по почте.

Наносить же визит заврайоно , как ты просил нет никакого смысла: вряд ли разговор с завом поколеблет в нём представление о тебе, созданное нашими "руководтелями". Осмеливаюсь дать тебе один совет: лучше не связывайся с Ширяевским районо! Если не получится, езжай в Ново-Елизаветинку. С годик можно поработать и там. Ввязываться в дебаты с нашим начальством не стоит. Ничего это не даст кроме нервотрёпки. А там смотри сам, Игорь Васильевич. Ребята спрашивают о тебе. Ты получил от них письма? О разговорах в педколлективе насчёт тебя писать не хочется: рутина, как и прежде, все — сволочи.

Пиши! Буду рад узнать, что у тебя всё хорошо. Баба Люба благодарна тебе. Камни у неё из почек повыходили с мочой по твоему совету: пить чай из крапивы. Говорит, что ты ей ничего не должен за квартиру. Она знает о происшедшем. Привет тебе передаёт. С уважением, Андрей!".

Несколько позже Гевашев получил письмо от так и не ставших его учеников. Оно было подписано двадцатью тремя фамилиями.

"Здравствуйте, Игорь Васильевич! Это вам пишет непослушный мальчик Павлик Косьмин. Я хочу, чтобы вы приехали к нам. Это мы писали пятого сентября, когда вы уехали. Нас бьют, на нас кричат, не дают кушать. Мы сильно хотим, чтобы с нами работали вы. На вас говорят, что вы — дурной человек, бандит, убийца... На этом кончаю своё письмо".

На этом письмо не заканчивалось, а переходило в следующее послание.

"Доброе утро, Игорь Васильевич! Мы два дня не были в школе, были около коровника — за горой. Мы спали на соломе, ели картошку жареную, хлеб, морковку, капусту, помидоры, огурцы, яблоки и груши. Когда вы уехали, мы все плакали! Мы хотим, чтобы вы приехали. Нам директор говорил, чтобы мы сбегали к вам домой — за вами. Мы бегали туда, где живёт Андрей Алексеевич, Он хотел, чтобы вы обратно у нас работали. Но вы не слушайте его, а к нам приезжайте. Целуем вас всем классом — нас двадцать три человека. Фамилии и наши имена вы знаете. Целуем вас. Все двадцать три ученика".

Незабвенного Гиргишана он встретил случайно на автобусной остановке — напротив проходной консервного завода.

Накрапывал мелкий дождь, вовсю озорничал ветер, норовясь взлохматить причёски. Разумнее казалось укрыться> как прочие люди, под навесом остановки, но тогда нельзя обсудить важный для человечества вопрос. Услышав его из уст Игоря, Гиргишан не торопился с ответом: с его лица сбежала приветливая усмешка, он насупился, долго молчал. Лишь в центре, выйдя из автобуса, Гиргишан подал руку и спросил:

— А ты веришь?

Игорь успел забыть, о чём говорили и отшутился:

— Никто не знает, есть ли на свете любовь. Можно влюбляться раз пять на неделю и столько же раз разочароваться... Ну, как твои дела с Дашей?

Казалось, Гиргишан обиделся. Надувшись, он внезапно пожал Гевашеву руку и процедил:

— Покедова!.. Ты свои замашки брось.

— Какие такие?! — сказал Игорь. — Если ты опять о любви, так её нет, — сказал Игорь.

— Не смей так говорить! Есть любовь, есть! — повысил тон Гиргишан.

— Докажи мне это тезис, — потребовал Гевашев.

Тут Гиргишан рассмеялся, взял Игоря под ручку и повёл в шашлычную. Там он заказал графин вина, митетеи, салат из белокочанной капусты с растительным маслом. Мигом, опрокинув стакан вина, он вилкой отправил в рот салат и, медленно прожёвывая, невнятно сказал:

— Ты неправ, любовь есть!

— Докажи! — азартно повторил Игорь.

Больше Гиргишан не проронил ни звука. Закончив жевать, он встал и буркнул:

— Ну, мне надо идти.

— Иди, а я тут ещё побуду, — равнодушно сказал Игорь.

Как не раз это случалось, дома Даша, квартировавшая у него из-за ссор с тёткой, задала Гиргишану взбучку, мгновенно учуяв запах спиртного. Он молчал, машинально поглощая ужин. Потом, не раздеваясь, плюхнулся на диван, проспал до двух часов ночи. Продрав глаза, спросонок заорал:

— Нет, не годится так жить!..

Даша вбежала в комнату и предупредила: Ещё раз заорёшь, сдам в ЛТП. Как тебе не стыдно! Совсем потерял человеческий облик.

Наутро у него дико разболелась голова, идти на работу не хотелось, и Гиргишан уехал к матери.

В субботу Игорь отправился в Сафьяны, чтобы проведать его.

Дверь открыла Даша. Поначалу Игорь обалдел, увидев её в доме друга. Она напротив, повела себя сдержанно. Выказала приветливость и обходительность: она была по-прежнему не совсем равнодушна к Игорю.

— Гиргишан дома? — спросил он.

— Да вы заходите, заходите, пожалуйста, — перейдя на "вы", затараторила она, заметно смущаясь.

Он понял, что приятеля нет, и промямлил:

— Без Гиргишана как-то неудобно...

Но все, же вошёл в комнату с некой смутной надеждой на взаимопонимание. "Мне бы такую жену", — подумал он, ощущая неловкость от пребывания наедине с милой, даже обаятельной женщиной.

— Так в чём дело? — с напускной холодностью спросила Даша. Оба рассмеялись. Взаимная скованность исчезла.

— Чай или кофе? — предложила она: — А может капельку спирта? Это хорошо помогает при простуде.

Основательная "капелька" спирта выправила самочувствие Игоря.

— Ну, а где же он? — как можно веселее спросил Игорь. В душе он молил бога, что бы его ожидания оправдались. Вероятно, тайная молитва была услышана на небесах, потому что Даша ответила:

— Гиргишан дня на три уехал к своей матушке.

— У него жива мать!?— удивился Игорь.

Даша ничего не ответила на вопрос, а достала из семейного альбома фотографию своей матери. Игорь посмотрел на фото и поразился: сходство матери и дочки было стопроцентным, Те же, что у Даши густые волосы, но с проседью; прямой нос, полуоткрытые губы, казалось, созданные для любви. Даша была умницей, он видел, как рада она его визиту. "Неужели готова общаться?".. И оба заговорили о любви. Даша нисколько не смущалась и рассуждала весьма вольно:

— Любовь? Конечно, она есть на белом свете. Огромная, но всегда ускользающая. Любовь — нечто загадочное, таинственное, как вселенная вокруг нас. Скажи мне, Гиргишан умри! И я отдам за него, если понадобится, жизнь. Но знаю, что так он не скажет никогда.

— А вдруг скажет? — спросил Игорь. — Может ведь это взбрести в голову? Или, допустим, спросит: "Любишь меня?"

— Конечно, отвечу утвердительно, — ответила она.

Пренебрегая здравым смыслом, Игорь допытывался напрямую:

— Ну, а если Гиргишан сказал бы: "Вот мой товарищ, обслужи и его"?

Однако грома с молнией не последовало. Даша с улыбкой глянула Игорю в бесстыжие глаза, спокойно ответила:

— Если ты об интимной близости, так её у нас не было! Он не бабник! Я у него на квартире. Деньги плачу за комнату. Потому так никогда и не скажет.

— Ну, а если скажет так после загса? — донимал он хозяйку. Она решительно отрубила:

— Тогда убью Гиргишана!

У Игоря подпрыгнуло сердце. Вспомнилась французская кинолента, где Матильда застрелила любимого Бернара лишь потому, что хотела безраздельно принадлежать ему одному, а не делить Бернара между собой и его женой. Потом прикончила и себя.

Даша взволнованно попросила Игоря:

— Хватит об этом!.. Ты можешь, если задержишься допоздна, переночевать у нас.

Что оставалось Игорю делать? Засиделся допоздна.

Уже перевалило за полночь. Даша постелила ему на диване и вышла в другую комнату, плотно притворив за собой дверь... Раздосадованный Игорь, крадучись прошёл во двор, прильнул к ярко освещённому окну. Через щель в неплотно задвинутой шторе увидел Дашу с распущенными волосами: она купалась в ванной. Точнее, принимала душ! С гулко колотящимся сердцем Игорь рассматривал её женские прелести. Вдруг мимо дома проехала автомашина. Ему пришла в голову дикая мысль, что это прибыл домой Гиргишан — с единственной целью убить его. Защитить, так сказать, честь и достоинство будущего семейного очага.

Сломя голову, Игорь помчался к калитке: никого на улице не было. И он опять подался к окну. Свежая, разрумянившаяся Даша как раз растиралась махровым полотенцем. Гулко стучавшее сердце Игоря медленно пришло в норму. Потом ему почудилось, — не то это было, в самом деле, что у Даши вместо двух грудей ещё есть груди. "Нахлестался ты в шашлычной до чёртиков, — подумалось ему. — Вот и мерещится ерунда всякая".

Он крепко зажмурился, и снова открыл глаза. Даша стояла в ночной сорочке — юная и необыкновенная. Всё у неё было, как у всех женщин. И если о ком и думала и ждала в этот момент, так это Гиргишана.

Спустя полчаса Игорь поймал попутную машину на шоссе и помчался от соблазнительной Даши навстречу рассвету.

2

Витя Сафонов, которого родители оставили на попечение бабушки, украдкой прокрался к окну бабусиной комнаты, молнией вскочил на ящик и, захлебываясь от восторга, захлопнул створки.

— Ага, попалась, дрянь такая! — сказал он.

Целых полчаса высматривал он сплошное не­доразумение — противную кошку, такую худую, что, казалось, ребра у неё вылезают наружу. Своей отчаянной злостью она заслужила прозвище Кощей Бессмертный. Настоящее имя Мурка было забыто.

"Пока нет друзей, можно и сочинением заняться", — подумал Витя. Сделал ручкой Мурке. Она не обратила на это внимание, жадно поглощая на подоконнике кусок колбасы. Не подозревала она, что ей уготована кара за изодранный когтями на прошлой неделе гобелен как, впрочем, и за другие пакости.

Витя соскочил с подоконника в траву, с деловитым видом отнёс ящик обратно в сарай.

"Эх, поскорей бы пришли каникулы, — подосадовал он, — а то сиди и мучайся, о чём написать. Интересно, услышала ли бабушка, как я завопил?"

Ничего не подозревавшая Прасковья Сергеевна, стоя с веником в руке на каменном крыльце двухэтажного особняка, почему-то вспомнила: в пору её юности в этом доме размещалась швейная мастерская состоятельной румынки Ипсилантьи. Улыбаясь, она поглядела на щедрое апрельское солнышко, на своих ровесниц — шелковицу, тую и сосну. Им лет под семьдесят, а всё прихорашиваются, молодятся. Шелковица кокетливо шевелит зазеленевшими ветвями, слушая признание влюблённого в неё черноморского ветерка. Прасковья Сергеевна шутливо погрозила баловнику-ветру, который заигрывал с красавицей-кроной. "Истомилась, бедняжка, за зиму, — думала бабушка Вити, Вот и шепчет что-то сокровенное в ответ. Или вдруг притихнет в ожидании чарующих ласк".

Заметив закрытое окно, смекнула, в чём дело. Благословила кошку-воровку веником. И вслух пообещала отодрать внука за уши. Услышав загадочные стуки под полом, Прасковья Сергеевна насторожилась. Постукивание прекратилось, опять было тихо.

— Что это? Слуховая галлюцинация, наверно? Надо пойти к ушному врачу. Ведь подвал наглухо замурован жэковским камещиком. На другое утро она поделилась своими опасениями с соседкой. Они вместе спустились по ступенькам вниз. Тщательно осмотрели железную дверь подвала и убеди­лись в её целости.

— Показалось тебе, — сказала соседка: — Ну, я побигла: у меня котлеты подгорают.

Тут обе явственно услыхали постукивание в подвале и мяуканье Кощея Бессмертного, то есть Мурки. Опять постукивание прекратилось.

— Надо в милицию сообщить, — сказала Прасковья Сергеевна.

— Думаешь, жулики там? — отозвалась соседка.

Опять они прислушались, но ничего не услышали. Лишь какая-то облезлая кошка мелькнула за крыльцом и пропала с глаз.

— Фу, да это же наша Мурка, — сказала Прасковья Сергеевна.

Соседки успокоились и вернулись к своим хозяйским заботам.

Однако ночами Прасковья Сергеевна чутко слушала тишину, постукивания не возобновлялись, однако покой не приходил к бабушке Прасковье. Она довела себя до того, что страстно хотела услышать стуки: они казались причастными к некой тайне дома. В то же время бабушка знала: дом много раз тщательно обследован, ничего в подвале, в стенах нет ценного. Тем более — сокровищ или чертей.

Вдоль террасы оживали белые стволы принаряженных к маю абрикосовых деревьев. Словно невесты, они покрылись фатой бело розового цвета. Им уже много лет. А мне нечем покрыться, — с грустью вздохнула Прасковья Сергеевна: — Молодости не вернуть. Послушав звуки дня, она усерднее, чем обычно, стала подметать двор, замощенный булыжником. Надоедливое стрекотание кузнечика в сочной траве не казалось таковым. Оно заполняло всё, возникая после перерыва в тот момент, когда переставали щебетать птицы в листве. Умильно галдели в гнезде грушевого дерева, недавно вылупившиеся пташки. "Скоро, скоро, милые, вспорхнете своими крылышками!" — растроганно подумала бабушка.

С пригорка, за оградой двора, доносилось ребячье разноголосье. Она поняла, что это играют в "ножичек" соседские дети. Им веселости не занимать. "И я в детстве любила игры, но тогда были другие. Как ловко я играла я лапту!"

Прасковья Сергеевна распрямила затекшую спину, залюбовалась чисто подметенным двором. Всё здесь близкое, родное! Тут она увидела внука, неприкаянно слоняющегося у ограды,

— Поди-ка сюда, бездельник, — окликнула она Витю.

Тот обидчиво поджал губы и сделал вид, что не слышит зова.

Прасковья Сергеевна погладила долго не заживающую царапину на руке — след "на память" от Ипсилантьевой кошки. "Кормишь, кормишь, а она, дикая, царапается. И половики в коридоре изодрала! У, какая вредная, всё когти свои чешет-точит. А твоей прежней хозяйки Ипсилантьи которую ты боялась, никогда уже не будет. Поняла?.." Она снова окликнула внука, Витек соизволил обернуться и пробурчал себе под нос нечто сердитое.

— На бабушку обиделся? Не трогай кошку, она тоскует по умершей хозяйке. Имей совесть, не обижай!

— Так она ковер царапает, — сказал Витёк.

Бабушка всплеснула руками:

— Ковёр порвала?!

— Отцепись от меня, — буркнул внук: — Не видишь, я занят.

По кислому выражению его лица бабушка поняла, что пятикласснику нет дела до кошки и гобелена. Сколько раз можно вдалбливать Вите, что обожаемая им учительница Наталья Дмитриевна задала к понедельнику сочинение "на вольную тему". Ладно, не стану мешать ему, пусть обдумывает содержание будущего "шедевра литературы".

— Ну-ну, не дуйся на меня, — сказала она и поплелась в дом.

А Витёк всё не мог успокоиться. Уж кто-кто, а он, Виктор Сафонов, утрёт всем нос! Недаром принят в члены клуба юных журналистов при Дворце пионеров. "Вот повидаюсь с друзьями, вместе проучим Мурку, чтоб не задиралась, подышим свежим воздухом, на солнышко полюбуемся, — и засяду писать сочинение... А о чём? Надо подумать. Голова у меня светлая, толковая, об этом и в школе, и дома знают".

В покосившуюся калитку заглянул шестилетний Серёга, известный задира, которому всё трын-трава. На Сереге — расписные после шествия по лужам голубые шорты; через распахнутую полосатую рубашку видно незагорелое тело.

— А вот и я!.. — затопал резиновыми сапожками Серёга и лучезарно улыбнулся.

Витёк чуть не подпрыгнул на месте, радуясь визиту приятеля. Три дня не видались! Да и с Муркой пора как следует разделаться. Однако внешне и виду не подал. Чай, не девчонка.

За малышем во двор ввалился конопатый Пчёлкин, самый задушевный друг. Серёга мельком глянул на него и заговорщически затараторил анекдот, подслушанный на автобусной остановке:

— Один другому говорит: "Хочу «Волгу»!" — "Послушай, зачем тебе столько воды, пристаней и пароходов?" — отвечает тот.

И сам первый хохочет. Беззаботно смеются и Витёк с Пчёлкиным. Сегодня воскресенье, ни в школу, ни в садик идти не надо. До чего же хорошо вместе!

Насмеявшись вволю, Витёк невольно задумывается над смыслом анекдота. Смотри, сколько ума в него кто-то вложил! "И мне надо вложить в сочинение", — решил про себя он.

И Витёк улетел в страну грёз: будто наяву слышал вокруг себя крики: "Вот здорово как! А кто написал?"

— Сочинение уже написал? — вернул его к реальности Пчёлкин.

— Нет ещё, — хмуро сказал Витёк.

— Завтра сдавать.

— Успеется... А ты?..

— Ещё в среду написал, — ответил Пчёлкин.

— Время у меня ещё есть, напишу, — сказал Витёк, уверенно предвкушая триумф своего "шедевра".

Серёга вставил баском:

— Чтобы писать, надо иметь талантище, как у Льва Толстого.

Пчёлкин свёл вместе глаза — только он один в школе умел это делать, когда хотел рассмешить кого-нибудь.

— Скажи на милость, а ты-то, откуда про Толстого знаешь?

— "Акулу" читал, — ответил Серёга.

—Ты уже читаешь?! — изумились дружки.

— Бабуся сделала меня человеком. Я говорил вам, что она с Урала приехала к нам, по вечерам со мной занимается. Да и заставляют...

— Кто? — спросил Пчёлкин.

My teacher "май тиича", Игорь Васильевич.

— Во даёт!.. — Пчёлкин выпятил грудь колесом, чтоб знали, кому обязан Серёга отличным усвоением английского языка.

Но Серёга этот курносый, между прочим, ловко конструирует деревянные кораблики с парусами. Они хорошо плывут по ручью — на зависть мальчишкам. С четырех лет балуется этим делом Серёга. Не всякий взрослый такие корабли из фольги и фанеры сможет построить.

Через щели в заборе в будние дни видны грохочущие МАЗы, А сегодня тихо. Если забраться на дощатый сарай, увидишь панораму строящегося микрорайона. Там работает каменщиком-штукатуром мама.

— Подсади меня, — просит Витёк Пчёлкина. Тот без вопросов подставляет спину.

На крыше сарая "сочинитель" Витя задумывается о будущем своём "шедевре".

Прасковья Сергеевна заглянула под крыльцо дома, но Мурки, ожидающей приплода, там не оказалось. Бабушка вспомнила об Ипсилантье, и стала громко сокрушаться, что не уважит никак покойную. Всё недосуг! А надо бы покрасить ограду на кладбище.

Три приятеля тоже ищут Мурку.

— Поймаем и на кладбище отнесём кошку, — сказал Серёга: — Замуруем в склепе, пока она твою бабушку не доконала.

— Вот и занеси, — сказал Пчёлкин. — Думаешь, это просто? Она, как тигр бенгальский, прыгает, шипит, да ещё кусается. Вот если дерюгу на неё кинуть, уж потом на помойку.

— Жалко на помойку, — сказал Серёга.

— Дерма и жалко?! — удивился Пчёлкин: — Из-за её хозяйки, чёртовой Ипсилантьи, моего седого деда не пожалели, плетьми забили за агитацию.

— А причём кошка? — сердится Серёга: — Её тогда и в помине не было. Хотя я с первого взгляда не взлюбил Мурку, палкой её сколько раз огревал.

— Как причём? Зверюга она!

— Не зверюга, а домашнее животное к тому же полезное. Мышей ловит.

"0 чём это они? — подумал Витёк, слезая с крыши сарая. — Ах, они о Мурке говорят".

И горячо сказал:

— Тварь она самая настоящая! Все повадки бывшей хозяйки унаследовала. Везде лезет, всё ей надо. Всё шастает, выискивает.

— Да она еды ищет, — вступился за Мурку Серёга; — Может, она голодует.

— Не скажи! Бабка на убой её кормит. А Мурка ещё не всё подряд лопает, как барыня какая. Чуть что, так скандалы кошачьи закатывает: то драку с курами учинит, то ещё что почище. Такой тарарам начинает, хоть с дому беги.

— Так изловить её! — закричал Серёга: — Кто "за"? — И сам поднял обе руки: — Таак, решили — постановили. "Против" нет?.. Нет!

И тройка дружков бросилась искать Мурку. Впереди семенил Серёга, рядом с будущим создателем "сочинения-шедевра"шагал Пчёлкин.

Мурка оказалась на свалке, покачиваясь в картонке, выброшенной кем-то из дому, — взлохмаченная, яростно мяукающая. Тройка охотников окружила её, наконец, схватили.

По дороге они повздорили о дальнейшей участи Мурки. Решили занести её подальше, подбросить в компанию чужих кошек, а самим на автобусе вернуться домой.

Так и сделали. На дворе — без Мурки — стало удивительно хорошо. Ребятам даже солнышко дружески подмигивало, когда те поднимали к небесам задорные, симпатичные лица. Витёк думал о своём сочинении.

Его размышления прервал гневный голос бабушки:

— Мурка-то совсем одурела, окаянная!.. Царапается, аж страшно становится. Ну, чисто усопшая хозяйка Ипсилантья. Нехристи окаянные, её коты. Хорошо, что избавились от их. И как Мурку собачники те самые не могли изловить!.. Да, жаль сиротку.

Набожно перекрестившись, Прасковья Сергеевна стала заметать двор.

Услышав, что она поминает старую Ипсилантью — парализованную, в инвалидной коляске, Витёк встрепенулся: Вот и тема для сочинения! Напишу я о бабушке, о её безрадостном детстве в этом доме". В его памяти ожили давние рассказы Прасковьи Сергеевны.,. Рабочий день у девочки начинался, едва восходило солнце. Поёживаясь от холода босоногая "служанка стучалась в дубовые двери господского дома. Ей и полы мыть пришлось, и детей нянчить, поглядывая через вычищенные стёкла на снующие по улице экипажи. Ей так хотелось забраться в них, уехать из этой горькой жизни на край земли. И вот однажды скупая румынка Ипсилантья дала ей совсем неожиданно несколько лей. И девочка Прасковья Паша потратила их на извозчика. Когда гнедая лошадь бодро зацокала копытами по мощёной булыжником дороге мимо скверов, у девочки даже дух захватило. Вот остался позади городок, начиналась раздольная степь. Простор и воля!.. Повернул извозчик обратно, остановился у магазинов. И вдруг возбуждённая ездой девочка увидела: в самом углу днища экипажа что-то белеет. Наклонилась, подняла. На листке отпечатаны буквы типографской краской. Сердечко у девочки так и забилось. Она сразу поняла: это — листовка! Она часто видела такие на заборах.

С оглядкой сложила вчетверо листок, спрятала на груди. Так и носила несколько дней, боялась даже матери показать. Потом не выдержала и всё рассказала. Та взъерошила непослушные вихри дочки, посуровела и сказала:

— Скупа жизнь, дочка, но придёт и наше время на земле.

В глазах матери заблестели слёзы.

— Не надо, мама-а... — прошептала девочка.

… И вот настал долгожданный июнь 1940 года. Он разгладил морщины на лице матери. Горожане высыпали на улицы, празднуя воссоединение Украины с Молдавией, которая встретила Бессарабию с радостью...

— А если Мурка обратно прибежит? Тогда что?.. — донёсся до сознания мечтателя-сочинителя Серёгин голосок.

— Там видно будет, — машинально откликнулся Витёк, Радостно заулыбался, представляя, как учитель ставит ему в дневнике "пятерку" за сочинение на такую тему. С внезапно накатившейся жалостью подумал о Мурке: "Она не виновата! Никто её воспитанием не занимался. А я её тигром ещё обзывал, бенгальским… Нехорошо это.

Во второй половине дня бабушка, обеспокоенная исчезновением Мурки, подозрительно всмотрелась в лица дружков. И вдруг стала надрывно звать Мурку.

— Чевой-то она всполошилась? — шепотом сказал Пчёлкин.

— Разве не понял? — ответил Витя: — За кошку переживает.

— Да на што она ей сдалась!?

— А если умрёт сегодня ночью от горя? Скоро­постижно? — ответил Витёк.

— Сдурел, что ли?

— А давай спросим у Игоря Васильевича.

Это был их новый преподаватель английского языка.

Выслушав ребят, он сказал:

— Дайте слово, что вернёте Мурку в её законный дом! Хотя постойте... — Игорь Васильевич засобирался: — Покажите, куда занесли кошку.

Так учитель попал в кладоискатели.

Враги Мурки привели его к какому-то дому: 3десь она.

И крыльцо, и дверь под ним, — всё было из железа.

— Таак, — сказал Игорь Васильевич Гевашев. — Где она? Что за этой дверью?

— Подвал, — ответил Витёк.

— Ясно, что подвал, а в нём что? — Гевашев хитро взглянул на лица сосредоточенных ребят: — Кто из вас там бывал?

Мальчишки посовещались шёпотом и Серёга ответил: — Никто!

— Много ты знаешь, — сказал Пчёлкин.

— Вот знаю, и всё, — ощетинился Серёга: — Из нас никто. А из взрослых бывали строители.

— Вот что, ребята, — сказал Гевашев: — Надо точно выяснить, а потом уж действовать.

Серёга немного задумался, потом куда-то убежал, вернулся с громадным ржавым ключом. Пытался вставить его в прорезь амбарного замка. Массивная, обитая листовым железом дверь давно будоражила их.

Витя протянул руку, сказал:

— Дай мне, я открою.

— Отвяжись... — Серёга лениво зевнул, ему хотелось спать: он допоздна пялился на экран телевизора.

Ключ со скрипом вошёл в замок, но, увы, не проворачивался. Попробовал Витёк, потом Пчёлкин. Всё напрасно! Дружки растерянно топтались у загадочной двери. Присели отдохнуть на ящик, пригласили и Гевашева.

— А может быть, есть тут подкоп?.. Вот отсюда, — показав пальцем на угол, сказал Игорь Васильевич.

Все молчали. Витёк угрюмо созерцал замок, достойный храниться в музее. Потом сказал:

— Вот бы нашего Ковыля привязать сюда! Никто тогда не помешает нам копать. — И он даже подпрыгнул от своей выдумки.

— Ковыля нет, — горестно вздохнул Пчёлкин.

— Как нет!? — удивился Витёк: — А куда дели?

— За "пятнашку" отдали в совхоз.

— А где хозяин его, моряк? — спросил Витёк.

— Так и не объявился, как в воду канул, и за деньгами не идёт. Они в тумбочке лежат, дожидаются моряка.

— Какой моряк?! — вмешался Серёга: — Почему я не знаю?

— Потому что много хочешь знать, — отшил его Пчёлкин.

— Подумаешь, цаца, — обиженно зашмыгал носом тот.

Заметив приближавшуюся с веником в руке Прасковью Сергеевну, Пчёлкин забеспокоился:

— Вам, Игорь Васильевич, лучше уйти. Бабуся Витька скандальная.

Гевашев пытался уйти незамеченным, но Прасковья Сергеевна, хоть и была близорукой, увидела незнакомца. И заподозрила неладное.

— Кто это? — схватив Витю за шиворот, строго поинтересовалась бабушка. Она держала внука так, чтобы обязательно докопаться до истины: чего делает здесь чужак?

— Кто?! Где? — ангельским голоском сказал Витя.

— Говори, шельмец, кто был с вами?

Гевашев уже покинул двор. Ничего не добившись от внука, бабушка отпустила его, пригрозив пожаловаться матери:

— Вот пусть доченька моя полюбуется, кого вырастила.

Тут за дружка вступился Пчёлкин.

Прасковья Сергеевна напустилась и на него:

— А ты чего тут делаешь под крыльцом? Вот скажу отцу.

Отца Пчёлкина она не зря вспомнила: сынок побаивался его, поскольку шофёр часто стегал чадо ремнем, специально приспособленным для хорошей порки.

— Я-то?! — с напускным безразличием ответил Пчёлкин: — Да я помогаю Витьку клад искать.

При слове "клад" лицо бабушки перекосилось.

— А ну, пошёл со двора! — закричала она: — Я покажу тебе клад.

Вместе с Пчёлкиным убежали и Витёк, и Серёга. Отдышавшись, Серёга снова пристал к Пчёлкину:

— Ну, скажи, о моряке-то!

На этот раз Пчёлкин смилостивился:

— Наши соседи Мишулины уехали на Дальний Восток, а овчарку свою оставили нам для присмотра, пока родственники не заберут собаку. А те так и не появились! Вот мать и решила продать Ковыля.

— А почему овчарку "Ковылём" назвали?

— Почему? Почему-у? — опять стал злиться Пчёлкин: — Откуда я знаю.

— Неправильно овчарку называть "Ковылём", — насупившись, сказал Серёга и опять зашмыгал носом: сказывалась вчерашняя длительная прогулка в резиновых сапогах по ручью, журчащему близ дома.

Тут заинтересовался историей и Витёк:

— Ну и что случилось с моряком?

— Что? Что-о? — неохотно сказал Пчёлкин: — Сам знаешь ведь,.. Ну, ладно. Пришёл моряк утром, в воскресенье. На звонок я открыл дверь. Он ростом под потолок, сажень в плечах. Спрашивает меня о собаке. Веду и показываю. "Ну-у! — сказал моряк: — Такой зверь мне нравится, подходит". А меня злость взяла. Так и хотелось, чтобы Ковыль проучил его. А моряк говорит: "Если подойду, задаром отдашь?" — "Ага, отдам", — кивнул я. Безразлично, а самого страх берёт: "А вдруг подойдёт!" Он и пошёл. А Ковыль на траве лежит, морду между лап держит, хвостом водит. Глаза у собаки кровью наливаются, с моряка взгляда не сводит. Нахал подошёл к овчарке, наклонился цепь рукой взять. А Ковыль и повис на руке. Прокусил кожу! Значит, осатанел, учуяв кровь. Еле моряк от собаки отделался.

— Может, ты натравил? — спросил Серёга.

— Да нет же! Я со стороны смотрел.

— Ну и что потом? — сказал Серёга.

— Вот и "что-о?"! Глаза у бедолаги на лоб полезли. Рука-то вся в крови. Такой дядя здоровый, а дрожит, как осиновый листочек. Мне только смешно было.

— Вот это зрелище! — сказал Витёк и подмигнул Пчёлкину.

Тот невозмутимо продолжал:

— А потом я испугался. "Изувечит собаку сейчас", — думаю.

А моряк руку зажал другой, да как рванёт со двора. А через час снова звонит. "Выходить или нет? — думаю: — Ещё шею мне намылит. Э, будь что будет". Выхожу, а он стоит с перебинтованной рукой, глаза затуманились, значит, отметился в ларьке на улице Ватутина. Тут пришла мать, слушает. Моряк говорит мне: "Слышь, ты, как зовёшь собаку?" — "Ковылём". — "Ты никому эту овчарку, понял? Ковыль полюбился мне. Я до смерти буду любить его".

Тут мать вмешалась:

— Зайдите в дом. Вам чего надо от сынка-то?

— Извиняйте, — бормочет моряк: — Позарез нужен такой сторож, как овчарка эта. Ни один ворюга не сунется в мой виноградник,

— Так в чём же дело? Забирайте Ковыля, — охотно предложила мать.

— Не могу счас, — ответил он: — Я ведь моряк! Отход моего корабля на сегодня назначен. Возьму после рейса... — И сует новенькую "четвертную": — Это задаток, хорошо?

Пчёлкин почесал затылок и закончил:

— Ждали мы его, ждали, да так и не дождались!

— Да, зря моряк полез к собаке, — заметил Серёга, — Пьяный был.

— Пьяных собака не трогает, — сказал Витёк: — А моряка почему-то укусила?! Да ещё как! Вены, значит, порвала ему.

— Верно, — кивнул Пчёлкин, подтверждая это печальное происшествие: — Моряк тот не может пальцами водить.