Глава вторая

Парварда

 

I

Жизнь с Неземной оказалась полной теми же насущными заботами и хлопотами, что и дома. Не успел опомниться, как мытьё полов, базар, продовольственные магазины и ещё внушительная часть обязанностей по дому легли на его плечи. Очаровательная хозяйка лишь наводила окончательный блеск и лоск, порхая в уютных двух комнатах и кухоньке в снятой ими саманной пристройке на Бухарской улице в городе наивной мечты. Здесь свила себе гнёздышко перелётная парочка.

Игорь уже в дороге осознал себя посторонним для Владлены. Немного понадобилось времени, чтобы понять: жизнь по принципу: "птичка зёрнышком сыта" - не по нраву его возлюбленной. Чем занималась спутница его новой, страстно желаемой жизни вне условного семейного гнёздышка, оставалось долгое время совершенно непонятным. В дела и замыслы свои Сама Жизнь не посвящала. Не раз пытался он выяснить, но непреклонная Владлена, будто нажатием где-то в своём организме кнопки мгновенно воздвигала вокруг себя и непонятных дел своих глухую стену. Стена эта была отчуждение. Разговорчивая, общительная, удивительно легко освоившаяся в чужом, новом для неё городе, Владлена в таких случаях замыкалась, сразу становилась невыносимо дикой. Когда фонтан вопросов, просьб и увещеваний Гевашева иссякал, он утомлённо махал рукой, застывал как истукан, склоняясь над книгой без всякого интереса, то только что каменным изваянием сидевшая Владлена стряхивала оцепенение и теплом любящих рук и глаз растапливала начавшую застывать на сердце наивного лапоньки ледяную корочку отчаяния. Он стал воздерживаться от открытых выступлений и смирился с положением ни во что не вникающей домохозяйки.

Игорь полагал, что она учит его уму-разуму, ласково и терпеливо, как маленького, советуя не вмешиваться ни во что: лучше-то человеку, не умеющему жить, принимать за чистую монету всё, что ему сочтут нужным, открыть. На самом деле таков был её метод общения с недалёкими - для неё - людьми, чтобы они, по крайней мере, не мешали. Образование Игорька ничуть не смущало Владлену. Напротив, это она была недосягаема по развитию, её природный ум, многочисленные способы добычи: денег, комфорта, уюта…

В одно воскресное утро середины ноября, после аппетитного плова, в котором роль баранины отводилась курице, беглецы ободрились из пиал кофе с двумя-тремя каплями "датского короля" из квадратной бутыли, перекинулись несущественными репликами о подрывной деятельности цру, почерпнув сведения из утренних газет, выписанных предусмотрительной Владленой. Чтобы избежать лишних вопросов, изобретательная Владлена ввела в их совместную жизнь принцип: не судачить дома о житье-бытье: - быт-де и так заел, за что Игорь тотчас ухватился.

После завтрака, чмокнув «милого» в щёчку, Владлена выпорхнула за дверь, на ходу делая последние наставления по дому. Она спешила в город «по неотложному, важному делу».

Осчастливленный Игорь слышал, как стукнула внушительным запором калитка о металлическую подпорку дувала. В наступившей тишине гулко раздавались шаги редких прохожих. Он, завалясь на неубранную с утра железную кровать, невольно задумался над своей жизнью; читать ему в последнее время не хотелось, и он думал-думал обеспокоено... Что привело его к этой жизни? Четверть учебная прошла, а он не в школе. И куда убегает Владлена каждое утро? Благо, ещё ночует дома. Где достаёт ежедневно деньги? Ведь не работают оба.

И вдруг ему захотелось развеяться: надоевшие мысли отогнать. Собраться было несложно. Он выскочил на пустынную улицу, разыгрывая из себя счастливца.

Он увлёкся и, сытый, праздно настроенный, уже не притворялся. Да, наслаждение! Чего не увидишь здесь!

Как здорово, что он теперь в Самарканде! Нет ничего очаро­вательнее Старого города! Какое наслаждение бродить по его закоулкам!

Игорь не переставал восхищаться величественной мечетью, гробницей Биби-ханум, а что стоит одно удивительнейшее сооружение древности - Регистан! Туда и направился он сейчас вверх по Бухарской улице, с потоком людей пересёк запруженную нескончаемыми потоками машин магистраль, степенно (торопиться вроде бы некуда!) вышел на аллею. Свежесть утра давно коснулась его, но он только теперь, вдали от дома, задышал радостно и глубоко, спокойно собирая разрозненные мысли.

Всё ранее угнетавшее его куда-то подевалось. И как-то незаметно, вместе с вдыхаемым им ароматом роз, вливались в него надежда и радость. На что и о чём - он не знал ещё, и надежда была не волнующей, а спокойной, как этот Регистан. Всё, что ни делается, всё к лучшему... Избитая эта банальность не раз усмиряла беспокойные его мысли, сразу оправдывая прошлое, настоящее и будущее, уравнивая мудрость и глупость, добро и зло.

У Регистана, возле огромного полотна, натянутого на раму, толпились дотошные зеваки. К ним присоединился и Игорь.

Невзрачный, незаметной внешности, просто одетый человек, издали, застыв на месте, пристально всматривался в изображённых на фоне Регистана людей, выжидая чего-то. Внезапно он устремлялся к холсту, аккуратно наносил мазок, отскакивал в сторону под восхищённые возгласы собравшихся, снова застывал как изваяние, и цикл его действий, словно на репетиции, повторялся. Прямо на глазах с каждым мазком кисти на холсте оживали люди.

Потрясающе! Завороженный чародеем-художником, праздничным Регистаном - наяву и на картине, - свежестью азиатского утра, Гевашев переходил с места на место, смотрел на художника, как на чудо.

Между тем художник, время, от времени легко отрываясь от холста, вступал в полемику с любопытными зрителями. Как и во всякой толпе, и здесь нашлись те, кто, сам не обладая даром художника, подсказывал, как сделать картину краше, убедительнее... Художник, каменея, поочередно выслушивал советчиков до конца, затем, приводя доводы величайших мастеров кисти, терпеливо разъяснял им их заблуждение. Впечатлительный Гевашев сразу заразился образованностью и прозорливым видением художника.

- Вот хотел спросить, - почему-то робея, обратился он к живописцу.

Художник повернул к нему голову, довольно крупную для его роста, с залысиной, пристально взглянул.

- Слушаю Вас, - доброжелательно пригласил он к разговору очередного любителя давать советы.

- Я сам учитель и никакого отношения к живописи, сами понимаете… - промямлил Игорь, розовея под любопытными взглядами.

Художник снизошёл к неуклюжему лепету, поощрил:

- Поконкретнее можете?

Поконкретнее не получалось. Чувствуя беспомощность в изложении мыслей, Игорь стушевался и, сконфуженный смешками окружающих, совсем замолк. Художник переключился, было на появившегося в поле зрения здоровяка-бородача. Тот начал издалека, для чего-то назвался, но имена, даже самые громкие, нисколько не интересовали мастера кисти, и он мгновенно выключался из разговора, не видел собеседника, витая мыслями далеко где-то, наедине со своим искусством и особенным видением мира.

В ожидании ответа уверенный в себе бородач хладнокровно перебирал пальцами, как чётками. Но вот художник, осознав себя на улице у холста, встрепенулся, рассеянно повёл глазами.

- Так о чём вы? - вспоминая завязавшийся было разговор, заго­ворил он. - О "Золотой розе" Паустовского? Нет, заверяю вас, не читал. Да, вы правы, Паустовский - большой мастер живого слова, под­линный художник. Уважаю его.

- А я обожаю.

- Каждый волен... - начал, было, художник, но бородач перебил:

- Обожаю за блестящую его прозу, пышущую поэзией и жизнью. Благоуханную прозу... Жаль, жаль, что не читали. - Бородач наслаждался возможностью поучить маститого художника. - А я здесь по туристической путевке из Мариуполя, может, бывали когда?

- Всего не перечтёшь, - не смутился художник и отпарировал: - Кстати, насчёт вашего города, помните парикмахера из "Английской бритвы"?

Оказалось, знаток Паустовского даже и не подозревал о существовании такого творения обожаемого писателя.

- Всего не перечтёшь, - неловко повторил он слова собеседника и оглянулся за поддержкой, но толпа одобрительными возгласами выражала симпатию художнику, и знаток Паустовского сжался, сник.

А художник, польщённый одобрением очевидцев беседы-поединка, продолжал:

- В вашем городе и приключилась эта история, во время оккупации. Немецкий офицер, любитель острых ощущений, как и все они, впрочем, насильно напоил маленьких детей водкой и наслаждался их агонией. На другой день, в кресле у брадобрея некстати похвалился изуверством. Парикмахер, наш, советский человек, жалея испачкать кровью мерзавца свою верную дорогую английскую бритву, саданул его по голове подвернувшимся под руку подсвечником. И убил... Прелюбопытная история, не так ли?

Краснобай здоровяк ретировался. Игорю показалось поразительным то обстоятельство, что во всех разгоравшихся диспутах верх оказывался на стороне художника. Обидчивый до слёз, Игорь сейчас обиды не чувствовал, заинтересованный этим обстоятельством.

Художник, так и не найдя достойного собеседника, надолго погрузился в молчаливое созерцание своего творения. Восторженные возгласы и смысл реплик не доходили до его сознания - он жил воображаемым, более реальным для него, чем струившаяся вокруг жизнь.

II

Постояв ещё немного в примолкнувшей вслед за художником толпе, Игорь выбрался из неё и, находясь под впечатлением виденного и слышанного, не заметил, как вышел опять на оживлённую магистраль, соединявшую новый город со старым, повернул налево, к рынку. У самых ворот рынка он остановился. Носу Игоря было далеко до обонятельных способностей Вадима, но запах был настолько сильным, что любопытство праздношатающегося тотчас приказало установить, откуда он. Заглянув в несколько небольших, прилепившихся к каменной стене мага­зинчиков, Игорь, наконец, определил: отсюда! - И соблазнился бросившимися в глаза восточными сладостями, вошёл в заполненное смуглыми людьми в тюбетейках и халатах низкое помещение. До витрины - деревянной стойки, где среди насыпанных в стеклянные банки круп и сахарного песка горками лежали аппетитные восточные лакомства, он добрался с трудом. Изучая белые язычки этикеток, натолкнулся на витиеватое название «Парварда». Он тщетно пытался определить, какая именно из этих кучек и есть эта таинственная парварда, спросить постеснялся, но слово клином засело в голове, и он встал в очередь за бабушкой с непокрытой белой головой. Старушка молча сжимала в руке туго завязанный узлом носовой платок, в котором, несомненно, были деньги.

Очередь оказалась небольшой: всего человек семь выстроилось у выбеленной стены. Брали ароматный, дышащий теплом восточный хлеб - лепешки, зефир, иные незнакомые Гевашеву сладости. Постояв минут пять, он обнаружил, что и те, кто вне очереди, не случайные зеваки: сновали руки, шелестели свертки, блестели глаза...

Вдруг к разноязычному говору магазинчика добавилось тарахтение мотоцикла. У двери оно смолкло, и в помещение хозяевами, мимо расступившихся людей, прошли прямо за прилавок двое в добротных костюмах, при галстуках. Продавец, не отвлекаясь, гостеприимно кивнул головой на стоявший в стороне ящик. Те легко подхватили его, бережно понесли, бросив на ходу «рахмат». Сквозь прямоугольники чисто вымытых окон хорошо было видно, как, укладывая ящик в коляску, они завозились у мотоцикла, и минуты через две он сорвался с места.

Скоро очередь приблизилась к старушке: нагрузив холщовую сумочку аппетитными пышками и кусковым сахаром, она дважды пересчи­тала сдачу, приблизив слабые глаза к монетам. Простодушное лицо её вдруг выразило гнев.

- Безобразие! - повернувшись за поддержкой к очереди, плаксиво сказала она, заохала, запричитала: - Пятнадцать копеек недодал, окаянная душа. И не впервой...

- Вы что? - лишь слегка вздёрнув брови, невозмутимый продавец продолжал орудовать совком. Сунув в пакет полный совок с парвардой, он щегольски, выдернул его пустым, бросив взгляд на весы, наигранно поразился точности: - Как в аптеке!

Все старались быть занятыми собой. И вдруг послышалось ещё одно робкое нарекание продавцу:

- И мне вчера недодал десять копеек.

Игорь обернулся и увидел в хвосте очереди ещё одну пожилую женщину со славянским лицом.

- Не уйду, пока не додашь! - совсем осмелела бабушка.

Решительности взывавшей к справедливости мог позавидовать генерал, не только покупатели, но все выжидательно молчали.

Лицо продавца покрылось пятнами. Он разразился потоком слов на родном языке, над смыслом которых не пришлось бы ломать голову, сыпал бранные русские слова, размахивал руками - словом, твёрдо решил не признавать себя мошенником. Прогремев, он сказал по-русс­ки, тыча пальцем в отошедшего от прилавка Гевашева:

- Гляди, такой же русский, а не шумит, потому, что понимает, что к чему! Постыдилась бы, гражданка, безобразничать, честных людей порочить!

И снова - сама невозмутимость. «Артист!» - восхищённо воскликнул Игорь, наблюдая, как тот ловко управляется и с весами и совком, весело поблескивая золотыми фиксами.

Игорь действительно отошёл молча, приняв сдачу в горсть, не пе­ресчитав, не поняв: обманули ли его? Как бы там ни было, поддерживать бабушкин бунт ему не хотелось. Владлена не зря учила его. Просто ему хотелось знать, чем все закончится.

Старушка не унималась. От природы спокойный, продавец в этом щекотливом положении потерял самообладание. Он схватил счеты, про­ворные пальцы привычно забегали по косточкам.

- Смотри сюда! - быстро заговорил он, кивнув на счёты, а потом в сторону умчавшегося мотоцикла. - Мне их волчий аппетит как покрыть? У меня ведь семья, детей пятеро. А вы тут...

В очереди кто-то сердечно поддакнул: кто-то хихикнул, рядом зашмыгал носом вертлявый мальчишка, полный мужчина пьяно закатился, выпучив по-рачьи глаза. Все одновременно загалдели, нисколько не тяготясь незнакомством.

Искренне сочувствуя бабушке, Игорь тоже не в силах был сдержаться и засмеялся, не поняв, как это произошло.

Старушка обиженно поджала губы и вышла, трясущейся рукой запахивая на груди кофту. Игорь выбежал следом. Но старушка пропала уже в одном из многочисленных проулков, изрезавших улицу. Он постоял, приложив ладони к горящим щекам, пока не вспомнил, что загулялся. К тому же было очень похоже, что на грешную землю собирается идти дождь. Эта новая забота затмила и старушку, и интерес к парварде, которая, кстати, оказалась сахарными подушечками.

Игорь собрался на всех парах пуститься домой, как вдруг чей-то голос остановил его, и в невысоком, невзрачном человеке, цепко дер­жащем подрамник с холстом, он узнал того, кто так вдохновенно тво­рил сегодня при народе. Если бы не подрамник, Игорь не понял бы, кто окликнул его, но холст оживил голоса, людей, и, странное дело, торопливость Игоря испарилась. Вспомнилась толпа вокруг художника и по ассоциации - другая толпа, в магазине, смех её - и свой тоже. Только сейчас он понял, что потрясён увиденным. Захотелось поделиться с кем-нибудь этим. Что ж делается на свете, а? Узнать мнение человека искусства, поднявшегося над обыденностью, тем более хотелось.

Мимо художника торопились, словно подгоняемые набирающим силу ветром, вечно спешащие люди, никому нет дела до уставшего человека с огромной рамой. Гевашев быстро подошёл, молча, взялся за неё обеими руками.

- Красоту не всем видеть дано, - сказал художник, как будто они были вечность знакомы или говорили об этом. - Может, и лучше, ведь за это видение расплачиваться надо.

- Расплачиваться? - Гевашев почувствовал, что задал художнику не лучший вопрос, и порозовел.

- Не все сразу понять можно, - охотно ответил художник. - Тренировка соответствующая нужна, специальные знания, условия, обстоятель­ства жизни. Вы, простите, кто?

- Пединститут закончил, - потупился почему-то Игорь.

- А у меня четыре класса, - просто сказал художник. Оба замолчали, преодолевая порывы ветра. Ветер зло дышал в лицо пылью, швырял песчинками.

Наверху, в небесной канцелярии, прокатилось что-то огромное, тяжёлое, грохочущее, по пути, с оглушительным грохотом раскалывая небо на светящиеся краями куски.

Игорю не забывалась сцена в магазине, он почувствовал себя вдруг замаранным во что-то липкое, а тот дурацкий смех снова стоял в ушах. Не зная, как начать, он мрачно ляпнул:

- Вот, познакомился с парвардой.

Художник вопросительно посмотрел на него, и этого достаточно было, чтобы Игорь высказался. Художник бесстрастно спросил:

- И чья же, правда, как думаешь?

Гевашев на чём свет стоит, понёс продавца и тех, кто укатил на мотоцикле, но Вахруддинов (фамилию его Игорь узнал ещё в толпе) резко осадил:

- Стой, стой!

Пристыженный, Игорь до самого дома художника молча помогал транспортировать его детище.

Надо поторапливаться!

Поменялись местами.

- Успеем! - уверенно сказал Вахруддинов, по достоинству оценив грозно насупившееся небо.

III

Художник оказался провидцем. Только они ввалились под дощатый навес во дворе, как хлынул предсказанный дождь. Игорь поразился и обрадовался, что успели: очень не хотелось, чтобы модный импортный костюм - подарок Владлены за выбеленные потолки - вымок.

- Давно такого не было!

Ему, несомненно, везло: запросто к настоящему художнику, да ещё на чай, не каждый день такое случается. Он неожиданно трезво подумал о Владлене, решил, что домой успеется, благо, дождь выручил.

На вид Вахруддинову все пятьдесят. Мешки под глазами свидетельствуют о бессонных ночах - бесценном даре творчеству. Своим холщовым одеянием Вахруддинов вписывался в незатейливое убранство двух комнат, чисто выбеленных, сухих, разместившихся во втором этаже ветхого деревянного строения с резной террасой.

- За беспорядок извини, - махнув рукой в сторону комнаты, хозяин сделал нетерпеливый жест, приглашающий гостя садиться, всучил ему журнал с резной этажерки. - Милости прошу, займись пока...

Всё вокруг вызывало любопытство. Беспорядка особого не было, если не считать неубранную кровать да скинутые на неё с единственного венского стула личные вещи хозяина. Вахруддинов не особенно церемонился с атрибутами своего туалета: сгрёб их в охапку, ловко поддел ногой дверцу старого двухстворчатого шкафа, швырнул всё в проём, захлопнул. Жалобно проскрипев, дверца слегка приоткрылась, нетерпеливая нога подтолкнула её вновь, и та затихла, укрощённая.

Художник, сорвав со спинки кровати с деревянными набалдашника­ми льняное бежевое покрывало в ржавых пятнах, набросил его на неприглядную постель. Пожелтевший электрический чайник был наполнен водой из оцинкованного ведра и через каких-нибудь десять минут обрадовано задышал. Вахруддинов окинул взглядом, полным презрения, замызганный дощатый пол, поднял валявшийся веник, но подметать раздумал, поставил в угол. Выйдя на террасу, он засмотрелся на искрящийся дождь, наполнивший всё живительной прохладой. Вспомнив, что он не один, резко повернулся в комнату.

- Сюда, - приветливым жестом пропустил Гевашева в дверь другой комнаты. - Здесь и живём, чай пьём, лепешки жуём, я и мои питомцы. - И улыбнулся растерянности Игоря, которому представилась впечатляющая картина.

Вдоль стен этой второй комнаты выстроились пейзажи, натюрморты, портреты разной величины, их-то и величал художник питомцами. Грубый табурет у тоже наскоро сколоченного стола из плохо оструганных досок, на полу у стен - баночки, скляночки.

- А хозяйки у вас значит, нет? - некстати догадался Игорь.

Художник как-то постарел вдруг.

- Была хозяйка, - оказал неохотно. - Была... Пятнадцать лет под одной крышей... Ладили, уживались. И вот вообразила себе, что есть иная жизнь. И началось... Гарнитур захотелось. А куда мне тут гарнитур? Ладно, отговорил. За себя взялась. Тряпки импортные, краски. Изуродовала себя донельзя. Как вспомню этот её... парик, тьфу! Просил, не доводи меня до крайности, умолял, - как до стенки!

Он помолчал, вздохнул тяжело.

- И вот раз смотрю: «Витязя» нет! Это копия моя с шедевра, вам известного, очевидно. Я по-хорошему: "Твоя работа?" Деньги показывает, а куда картину продала - не говорит. С утра до вечера несколько дней как гончая мотался, пока в фойе одной организации не откопал.

- А она?

- А что она? - усмехнулся Вахруддинов. - "Уходи, - сказал ей, - подобру-поздорову, не буди во мне зверя. И на глаза больше не попадайся". В ответ слышу: "Ну, поживи как человек!" Это она мне... народному художнику! Не суждено понять, что радость и счастье человека не в приобретённых вещах, а в миссии его. Он ведь рождается для чего, человек? Эх! - художник махнул рукой и ушёл на веранду.

"Для чего? - подумал и Игорь. - Он счастливый, знает... Да, счастливый, несмотря ни на что, и сильный духом, потому что родился с талантом и понял, что самое большое счастье - реализовать его. А я? Для чего родился я?.."

Пошёл на веранду за художником.

- Дело жизни у человека должно быть, - разъяснял художник под усилившийся перестук капель. - Профессия и специальность не станут человеку отрадой, пока не пробьётся заложенная природой тяга к деятельности, предназначенной именно этому человеку. Без дела жизни нет, и не может быть Человека. Без дела жизни человек не человек, а двуногое животное, существо, автомат, шестерёнка в государственном механизме, которая барахлит. С душой работать не может, на производстве мается. Ведь сила человека, по замыслу великих, не в материи, а в энергии.

Никто никогда не говорил ему так просто и понятно о высоких материях, как художник. Всегда бы быть среди простоты, так не свойственной современным людям. Игорь и сам почувствовал, как пробуждается в нём великое понимание чего-то, что он пока не мог назвать.

Они сидели с небольшими пиалами в руках, попивали зелёный чай с парвардой, так кстати купленной. Вахруддинов, скрестив ноги, как падишах на койке, опершись на подушку, Гевашев - на табуретке. За узорной решёткой окон изо всех сил хлестал дождь и ветер всё роптал и роптал на свою бесприютную участь. А в комнате тепло и уютно телу, хорошо разуму - от соприкосновения с этим своеобразным человеком.

Тёмное небо быстро посветлело, ветер пропал так же неожи­данно, как и появился, ливень, выбиваясь из сил, замельтешил. Не­ожиданно с порозовевшего неба посыпался на удивление крупный град, настойчиво забарабанил по всему, что встречалось на пути к земле. Там же, внизу, такого эффекта не получалось: сплошь залитый водой булыжник принимал ледяные гранулы всё равно, что открытый хауз* (прямоугольный деревянный водоем в Азии), тут же, во дворе: лишь наплывающие друг на друга круги, вскипающие тут и там крохотные бурунчики да брызги во все стороны.

Вахруддинов, как озорной мальчишка, сорвался с койки и босиком выскочил на террасу. Проворно спустился по лестнице, настежь распахнул во двор фанерную дверь. Гевашев с террасы во все глаза глядел на преображающуюся природу.

Иссиня-чёрная туча нехотя отодвинулась влево, из-за неё на появившуюся синеву будто робко выкатилось солнышко и как-то незаметно стало ярким, блистающим светилом. Сразу, как-то вдруг, заиграла разноцветьем радуга. "Такое только в Самарканде увидишь!" - вкрадчи­во напомнил Гевашеву человечек внутри него, как и тогда в Измаиле, месяца три назад. Ради красоты такой стоит к чёрту на кулички за­браться". Но у Гевашева быстро пропала охота до уникального явления природы. Защемило сердце от тоски по ребятам, по дому, захотелось повидать маму. Что он наделал? Во что превратился? Владлена, Владлена…

Игорь схватился за голову, ясно увидев пред собою чумазые личики оставленных детей.

Вернувшийся Вахруддинов уловил перемену в госте: лицо того как-то осунулось, покрылось пятнами.

- Что случилось?

- Так, - тяжело выдохнул Гевашев. - Вспомнилось неприятное.

- А, оставь, - сказал художник. - Такое бывает раз в несколько лет, - кивнул он на небо. - Давай разбегаться, а? Некогда мне, по­нимаешь.

Игорь не сумел скрыть огорчения.

- Как хочешь, а я делом займусь, эскиз сделаю. - Достав из кармана блокнот, Вахруддинов с засветившимся лицом принялся лихорадоч­но что-то набрасывать. Под умелой рукой вскоре проступило что-то - не то, что на небе, что-то пронзительней. Потрёпанная фигура этого увлечённого человека будоражила, заставляла думать о смысле жизни.

- Может, вам помириться? - шёпотом почему-то сказал Игорь, когда они поднялись в комнату и Вахруддинов, как трофеем, любовался своей работой.

Удовольствие не сразу сплыло с воодушевлённого лица, не сразу потухли глава, и голос, сказавший: "Незачем", - был тверд. Рана, видно, зарубцевалась, и короста сошла, но что-то ещё свербило. Художник помолчал, но искушение, быть может, избавиться, высказавшись, от старой боли, взяло верх. И Гевашев, тоскуя по семье, маме, услышал в тот раз многое.

Жена художника в молодости была увлечённой и восторженной в равной степени с мужем. Может, ему так казалось. Со временем окружающая бытовая жизнь поработила её. Престиж, слава вперемешку с коврами и холодильниками замаячили перед её голодными глазами. И чего только она не хотела! Да вот до распродажи картин и копий с шедевров, доставляющих ему такое удовольствие, дорваться не могла. Как только ни подкатывалась, как ни умасливала его разговорами о комфорте - разговоры так и остались разговорами. Вахруддинов и не думал уступать. Так и жили они целых пятнадцать лет: он дерзаниями своими, новаторскими приёмами в живописи, природой, людьми, картинами; она, жена его, завистью, нескрываемой в последнее время, к хозяйственным приобретениям соседей, и тайной ненавистью к не оправдавшему её надеждам на жизнь мужу. Изводила себя тоскливыми рассуждениями: "Не нужна ведь ему, в кухарку и прачку превратилась, а ведь я человек не хуже других. Пожить-то что осталось? Годы так и летят... Пять десятков на носу. Задумаешься о никудышней жизни своей…" Будь что будет! Она решилась его ослушаться. И без его ведома в один прекрасный, как говорится, день, удачная копия знаменитой картины "Витязь в тигровой шкуре" стала собственностью частного коллекционера. Тот выгодно "сбагрил" её в одну солидную строительную организацию. Но картина там долго не задержалась. Солнце померкло для Вахруддинова. Как раненый зверь, поднял он на ноги всех, кого смог, и не только разыскал, но и вернул своё детище в родную обитель...

Игорь не совсем согласился в душе (что же плохого, когда у человека всё есть?), но не знал, как сказать это вслух.

- Вы что это никуда не торопитесь, молодой человек? - спросил вдруг Вахруддинов, внезапно рассердясь на самого себя за откровенность перед незнакомцем.

- Да вот... - замялся Игорь. Перед этим человеком не хотелось кривить душой.

- Без дела, значит, жизнь проживаете, - сурово определил худож­ник. - Бесконечной она всем кажется, наверстать время думаете... Нет, разочарую я вас, оглянуться не успеете, а она-то уж прошла безвозвратно!

Он загремел посудой, собирая её, отнёс куда-то во двор.

- Вот что, - сказал, вернувшись, - до свидания, молодой человек. У меня со временем свои счёты, ночей не хватает, не то, что дней...

Неловко было как-то отговариваться ещё раз после такой отповеди, хотя уходить не хотелось. Игорь попрощался. На том и расстались - сухо, без всякой надежды в будущем подружиться, сблизиться.

I