мм

Глава пятая

"Каса маре"

I

Как ни рвался Игорь истерзавшимся сердцем, истосковавшейся душой домой, к семье, детям, случаем, впервые оказавшись в воспетом Софией Ротару "белом городе", не упустил случая познакомиться с его впечатляющими красотами.

С любопытством туриста, побродив по улицам, он к полудню оказался на одной из бурливших магистралей молдавской столицы. Люди сновали вокруг, не особенно беспокоясь из-за потемнев­шего вдруг неба. И действительно, мрачный занавес туч вновь выпустил на яркую сцену неба солнышко, при котором даже начавший крапать дождик казался разноцветным бисером. Неожиданно занавес сомкнувшихся туч опустился, и под грохочущий оркестр грома хлынул ливень.

Этот-то ливень и загнал Гевашева в первую попавшуюся дверь, которая оказалась входом в художественный салон. Сразу вспомнился Вахруддинов, живописные его полотна, семейная траге­дия с измаявшейся женой. Зря не заскочил попрощаться, получить напутствие перед вылетом! Как жить дальше? В чём смысл человеческого бытия? Гевашеву как-то не пришло в голову, что эти вопросы каждый человек решает сам для себя.

Некоторое время он стоял, спасаясь от потоков воды под козырьком салона, рядом с другими случайными пленниками непогоды. Видно было, что дождь намерен только попугать, и уймётся скоро, так что ни к чему мокнуть.

Заботы и впечатления пройденного им замысловатого пути, вызывая лишь поверхностное любо­пытство и удивление, не особенно мешали работе его памяти. Ещё и ещё раз вспоминал он свой вояж. Предательство семьи, особенно позорное, сейчас, когда он запоздало, узнал, на что купился. Школа…

...Хотя и безумно жаль, что всё это случилось с ним, но поработать в такой школе, где ему довелось, равносильно подвигу, считал он. Теперь, попади он в школу, ему трава не расти, пообвык, пообтесался среди неугомонных представителей "племени младого, незнакомого". Нет, что ни говори, а возвращается он в родной город со щитом, как говорили древние греки.

Рахмат директору. Игорь со стыдом припомнил, как похвалялся Владлене, что директор, рассмотрев в нём будущего столпа педаго­гики,  угощал его чаем со сладостями, тающими во рту. Владлена насмешливо кивала головой, мудро не мешая ему тешить себя вымыслом.

А ведь он ещё не начинал жить настоящей учительской жизнью, иной, чем та, от которой бежал... Игорь вдруг ясно ощутил, ося­заемо, больно: жизнь, нормальная, разумная, упорядоченная, про­катывается мимо. А жизнь, огромная, осмысленная, о какой грезил всегда, вообще недосягаема для него. Что же он наделал? Почему так бездарно он до сих пор тратил жизнь? Кто виноват? Почему он так наивен, легкомыслен? Тысяча "почему", и нет им толкового объяснения. Что ждёт его там, куда он сейчас рвётся, как год назад рвался оттуда? Привяжет ли его родной городок, или снова, увлечённый неизвестным ему сейчас маяком, который непременно за­светит где-то впереди, не завеется ли он бог весть куда?

Стараясь отвлечься, Гевашев прошёл вглубь, заинтересовался выставкой-продажей картин местных художников. Но ненадолго. Не обладая художественным вкусом, он стал безучастно созерцать холсты, в рамках и без них, совершенно не воспринимая лиричес­кие пейзажи и портреты, углублённый в себя и свою жизнь.

Для чего рождается человек? В чём смысл его жизни? Вот он сам. Поначалу из него сделали повара, а он пошёл учиться в педагоги­ческий. Не для того ведь, чтобы Шерлока Холмса на уроках читать. Пошёл, соблазнившись возможностью постичь таинства чужого языка, который привлекал, как заколдованное царство. И что из этого доброго намерения получилось? Сезам не открылся. Так же, как и раньше, не породнились с ним слова, влекущие своей непонятностью, страницы оригиналов английской прозы и поэзии не скинули чар, почти так же красиво недосягаемы для него. Язык Шекспира и Дик­кенса стал, конечно, менее таинственным, чем, скажем, язык птиц для венца природы - человека, но и родным, простым он не стал. Одно утешение - диплом. Но и он не спас Гевашева от горького осознания того, что он - всего лишь неуч с дипломом. Ведь он так и не смог провести ни одного урока по-английски, как ни стара­тельно готовился дома.

Взгляд кающегося беглеца между тем рассеянно скользил с од­ной картины на другую, пока не наткнулся на какую-то странную невысказанность, угловатость. На картине было голое дерево с единственным трепетавшим на ветру жёлтым листочком. Присмотрел­ся - стало не по себе. Возникло такое состояние, будто внезапно проснулся. Уши его стали слышать, тело чувствовать невежливые толчки теснящихся вокруг, тут, около этой картины, людей, большей частью бородатых, которые оживлённо перебрасывались репликами по поводу этой странной на его вкус картины. Игорь Васильевич прислушался. Пожилой, с жидкой бородкой, интеллигент, взволнованно жестикулируя, говорил:

- Эминеску поразился бы сходству. Это потрясающе! Вы только посмотрите на эту линию...

Что за Эминеску? Гевашев не понимал. "Где он?" - не вытер­пев, спросил он, ни к кому особенно не обращаясь, и продолжал таращиться на картину, но кроме голого дерева, ничего не замечал.

- Вы под уклоном смотрите, молодой человек, - посоветовал кто-то. - Видите старика? - И отойдя, советчик стал смотреть, склонив голову к плечу.

- На сложенные руки голову опустил, крепко задумался мудрец и нипочём ему ветер и холод, - вдохновенно стали пояснять не­сведущему понимающие в живописи. Благодарный слушатель бесплат­ной лекции до тех пор всматривался в тонкие веточки-прутики об­нажённого дерева, пока не явился ему из картины заколдованный Эминеску. Благородный профиль старого человека чётко вырисовы­вался из паутины веток, и Гевашев не понимал уже, как это он раньше не увидел сам. А нельзя ли её купить? Гевашев решитель­но подошёл к дежурному служителю.

- Купить?! Эта не продаётся.

Гевашев обидчиво поджал губы и, бросив прощальный взгляд на профиль классика молдавской литературы, направился к выходу, где нетерпеливо ожидали окончания ливня с десяток прохожих.

II

Все попытки добраться до родного города из Кишинева через пограничный украинский Болград в этот день оказались тщетными. Автобусы по техническим причинам не ходили. Ничего не оставалось делать, как направить стопы свои на поиски ночлега. Захотелось по-человечески выспать­ся ночью, прийти в себя после удачного побега из Самарканда, и он предпочёл вокзалу – «ла гара» - центральную гостиницу. В гос­тинице «Кишинэу» свободное место подвернулось только в люксе. О том, что дороговато, он не подумал. С набитым портфелем много не находишь. Он по-прежнему дорожил словарями и учебниками и поэ­тому возвращал их на исконное место, где им и надлежало быть - на полку в шкафу своего дома.

Его ещё очень мучила неопределённость предстоящих отношений с женой и он решил излечиться древним способом, к которому мудро прибегают люди в сходных ситуациях. Он с нетерпением дождался трёх часов и, разжигаемый желанием выпить, крутился среди про­чих почитателей Бахуса. Когда желанные двери открылись, одним из первых нырнул в магазин и возвращался бегом уже с другой важной мыслью: найти достойного собутыльника. Возможно, поэтому он несказанно обрадовался, кстати, появившемуся в номере в его отсутствие соседу. Сразу же направился к нему, как к самому близкому человеку.

Сосед уже успел ополоснуться под душем и теперь с явным наслаждением растянулся во всю длину деревянной кровати, смежив веки. Он был бос, в белой шёлковой майке и коричневых шортах.

Игорь после обоюдного «здравствуйте»  не знал, как завязать разговор. Остановившись у кровати, он бессмыс­ленно рассматривал пышные, как у Будённого, усы, довольно странные на аскетическом лице худощавого жилистого деда, который добродушно спросил:

- Надолго в Кишинев? - и сев в кровати, стал представляться: - Простите за стариковскую забывчивость, Феодосий Михайлович я.

Из дальнейшей беседы выяснилось, что, он в Кишинев на пару деньков по личным делам завернул по пути в Ти­располь, где ждали его прямые обязанности ревизора.

Игорь, пока старик говорил, поставил на стол без лишних слов бутылку портвейна, мигом нарезал сыр, колбасу, хлеб. Пригласил за стол. Но старик не желал понимать элементарного предложения составить компанию. Пришлось уговаривать.

- Время теряем, Феодосий Михайлович! Драгоценное время.

-У меня самого есть что выпить! - вспылил вдруг Феодосий Михайлович. - Пятый год с собой вожу. Выпить захочется, погляжу-погляжу на неё, красавицу мою... Я на неё, а она на меня из бутылочки  таращится, шельма. Вроде насмехается. Чувствую, что тянет, ну спасу нет, как тянет пригубить, руки места себе не находят. А я креплюсь. Приподниму искусительницу за гор­лышко, да шнурком к люстре, чтобы повыше была. Чтоб без стула не достать. И стул к кровати мудрёным узлом привяжу. А сам туда-сюда по комнате. Волю тренирую. А успокоюсь, и снимать бутылку не надо. Тогда я насмехаюсь над ней: виси, виси, грешница, за тяжкие грехи перед загубленными душами. Помучаюсь, зато наутро голова не раскалывается, - закончил он совсем уж убедительно.

- Да что вы себя так изводите? - осудил Игорь, не сумев иначе выразить своего удивления.

Старик отвернулся и не отвечал. Пить в номере расхотелось. Да и чудик-ревизор что за компания? Бежать, да поскорее.

- Всё это, Феодосий Михайлович, - неуверенно всё-таки продол­жал Игорь уговаривать, - разговоры в пользу бедных. Раз ведь живём, а как там поётся: "Кто весел, играет и пьёт, тот выпьет и снова нальёт!" Да и причина есть. Уж уважьте!

Видимо, он перешёл все границы.

Феодосий Михайлович вдруг упёрся руками о стол, встал, глаза дико округлились, странно встопорщились усы, доброжелательности, как ни бывало.

- Слюнтяй, чтоб я уподобился тебе! - заорал он. - Сгинь, вражья сила!

Сначала Игорь оцепенел от неожиданности. Потом в голове у него помутилось, и он тоже чуть было не полез драться со стариком. Потом до него дошло, что этот сумасшедший на убийство пойдёт, если насильно заставлять его выпить.

А Феодосий Михайлович расшумелся так, что Игорь забеспокоился, как бы не выселили их вместе из гостиницы.

- Ради бога, успокойтесь, зачем так, я ведь не со зла, - забормотал он, стоя дурак ду­раком у накрытого стола: ни сесть один не осмеливался (да и в одиночку, что за пир!), ни смотаться.

Выбравшись, наконец, из номера, Игорь, у которого на душе было муторно от роя жалящих самолюбие слов старика, недолго размышлял, чем занять себя вечером в незнакомом городе. Отойдя от подъ­езда гостиницы, он натолкнулся на остановку городского транспорта и прыгнул наугад в первый подвернувшийся троллейбус. Выскочил он у ворот роскошного парка с пестреющими афишами летнего кинотеатра. Народ клубился здесь, празд­нично-беспечный, слепило глаза солнце, и Игорь вдруг до слёз почувствовал себя счастливым оттого, что избежал неминуемой тюрьмы, что освободился вчистую от пут блестящей Владлены, нет, не Владлены, ему захотелось назвать всё своими именами:  Аллу - Аллой, при этом опять окунулся он на время  в утраченные грёзы любви, зависимости от её лжи и нежности, своей ненависти, зыбкости и ненужности в этом мире. Всё, всё, всё,   жизнь пойдёт по-другому!

У кинотеатра было тесновато от жаждущих встретиться с бес­страшным Жаном Маре в "Парижских тайнах".

Потолкавшись у кассы в бесплодных попытках взять билет, он решил отправиться дальше  и с неспешным любопытством приезжего залюбовался архитектурой здания. Взгляд его неподалеку от кассы натолкнулся на вывеску-приглашение  посетить молдавский ресторан "Каса маре", где в полумраке, при настоящих свечах, под звуки не­унывающей "молдаваняски" смакуют ароматные креплёные  вина прямо из вековых бочек и где на самый что ни есть искушённый вкус найдётся вино любой давности и крепости. Он когда-то слышал о таком заведе­нии и, оказавшись теперь рядом, решил не упускать возможности по­бывать в нём. Это тоже было не так-то просто, но он проявил настой­чивость и терпение. Едва вошёл, как аромат пряностей запах защеко­тал ноздри. «Хозяин с хозяйкою» в расписных национальных костюмах радушно встречали  гостей в холле и так же, расточая улыбки, через некоторое время выпроваживали захмелевших гостей, делая это вежливо и бесшумно - как в интересах гостей, так и в интересах процветающего заведения.

Вкусное каберне прямо-таки разожгло Гевашева. Он и так никог­да не жаловался на аппетит, а сейчас, вслушиваясь в разудалую "молдаваняску" из динамика и опрокидывая рюмочку за рюмочкой, уплетая непривычную острую молдаванскую пищу так, что за ушами трещало. Осилив первый графин, Игорь принялся за второй. Хмельная голова ещё соображала, но ноги ослабели, и он спьяну рассердился на них. С ними, всегда послушными, вдруг стало твориться что-то непонят­ное. Когда он попробовал встать, какая-то неведомая сила вернула его на широкую доску, положенную на бочонки. Надо выждать, понял он, когда ноги освоятся с тяжестью тела. Но такого удовольствия ему не предоставили. Заметив неспособность гостя встать с места, та самая, очень зоркая молодая пара, что приветливо встречала его, словно самого дорогого гостя, подносила поднос с бокалами вина, под звуки разудалой музыки весело подхватила его под мышки и осторожно повела к выходу из зала в гостиную. У выхода «хозяин с хозяйкою», дорожа временем, сердечно и быстро раскланялись, и всё их внимание сосредоточилось на следующем, нетер­пеливо переминающемся посетителе.

За порогом волшебного мира «Каса маре» Гевашев ещё неуверен­но, но, мужественно держась на ватных ногах, с трудом соображал, что же делать дальше, пока, наконец, не вспомнил, куда ему нужно ехать.

Шустро проскочивший было мимо него, троллейбус затормозил вдруг и распахнул дверцы. Не обращая внимания на возмущение пассажиров, сыпавшихся из дверей, Игорь ринулся вперёд, крепко схватился за поручень. Вспрыгнув чу­десным образом в салон, он благополучно приземлился на крайнее сиденье и только тогда осмотрелся. То, что салон пуст, ничуть не смутило его.

- Троллейбус идёт в парк! - зычно провозгласил молодой во­дитель.

На всё согласный Гевашев махнул рукой, и троллейбус покатился вниз, к счастью, в нужном Игорю направлении. Справа громадой проплыла ярко освещённая гостиница. Немного проветрившись у открытого окна, Гевашев понял, где он, и неверными шагами добрался до водителя.

Позднее Игорь стыдился рассказывать не только родным, но и кому бы то ни было, о странном и загадочном происшествии с ним в ту ночь в гостинице.

А приключилось вот что. С горем, пополам добравшись до гос­тиницы, он малость очухался, но до того обессилел, что завалился на кровать, в чём был. Радовало, что в номере не оказалось чокнутого соседа. Заснул быстро. Сквозь тяжесть сна в любом состоянии чутко спавший  Игорь почувствовал на себе колючий взгляд. Сосед? Он заставил себя разомкнуть глаза. В си­реневом мраке смутно различались расплывчатые контуры челове­ка. Ночной пришелец смотрел на спящего! Игорю стало не по себе. Машинально натянув на мгновенно продрогшее тело одеяло, он зажмурил глаза, выждал минуту-другую, разлепил веки: человек испарился. Вскочил на ноги, стряхнул сон, нажал на выключатель. Вспыхнувшая люстра до мельчайших подробностей осветила комнату. Никого. Со страхом огляделся несколько раз вокруг себя - никого! Ведь был! Куда подевался? Бросился к наружной двери - закрыта на торчащий изнутри ключ, сам запирал. Заглянул под кровать, под резной шкаф. Может, в шкафу? Снова огляделся. Настороженно перевёл дух, сел на кровать. Видение или человек? Войти через запертую дверь? В чужой номер, ночью... Не бесплотный же дух!

Остаток ночи Игорь проворочался при свете, прислушиваясь к ночным шорохам гостиницы. А утром снова, не доверяя ночному осмотру, обшарил все закоулки гостиничного номера в поисках хотя бы следов таинственного пришельца.

Потом, поразмыслив, развеселился. Ночное наваждение, не что иное, как отголосок виденной перед отъездом из Самарканда нашу­мевшей иранской картины, насыщенной сценами убийств и насилия. Он не хотел признаваться себе в том, что этому, не очень приятному приключению посодействовать могла  гостеприимная и потому незабываемая "Каса маре".

*  *  *