Глава семнадцатая

ПЕСЦОВЫЕ ШКУРКИ

I

Обида жила в нём.

Разве справедливо обошлась с ним жизнь? - думалось ему не раз. - С такой головой тузом быть в жизни!.. Постоянно что-то, да мешало. Если б не то, если б не другое... Срывы, невинные шалости повернули на дорожку зыбкую. Теперь, пожалуй, и не своротить. Зато, каким стал - осторожным, неуловимым! Честь и хвала, да что хвала, - слава Николаю Угоднику! Лет пять сравнительно спокойной жизни. Зрелость? 3аступничество покровителя не от мира сего? Так или иначе, не всё раскрывается даже опытными «легавыми».

Одна мысль неотступно владела рассудком человека в кожаном пальто: "Деньги!" Денно и нощно чудились они ему в разноцветных купюрах. Краснень­кие и зелёненькие, радужно сияя, являлись к нему в сновидениях и наяву. После каждой «рабочей смены» их становилось всё больше и больше. Теперь приходилось ломать голову, придумывать места для тайников. Один из них под окном старого дома в Столешниковом переулке. Кому придёт мысль в голову, что в центре, в наше время замурована стеклянная трёхлитровая банка, доверху наложенная скупленными бог весть, где золотыми червонцами? Не единым днём жив человек. На всякий пожарный, на чёрный день... Мало ли что может случиться. Золотишко во все времена почитали. Если и загремлю, не навечно же? Вернувшись, найду, с чем начинать новую жизнь.

Не причисляя себя к суеверным, Аркадий всё же машинально замедлил шаг, хотя и торопился на электричку, когда увидел тётку с пустым ведром.

Давненько не блаженствовал он в Сандунах! После вчерашней баньки чувст­вовал себя на высоте! Приятная неожиданность этот чудной Игорёк с юга. Одарил его бог, да не тем! Лучше грош в кармане. Чудик, всё ещё надеется на небо!..

Из Подмосковья Аркадий ехал в Москву, на простор - поработать с раз­махом. Где-то в глубине души считал себя профессором, если не академиком древнейшей науки. Опытом не делился ни с кем. Обходился без сообщников! Лучше надеяться на самого себя, и будешь почивать спокойненько.

Скромный служащий в Подольске, с репутацией порядочного человека, Аркадий вместе с другими торопился в столовую, ел молочное, носил серый в полоску галстук. Вся его внешность говорила: "Именно таким и должен быть современный человек развитого социалистического общества, стоящий на пути гармонического развития! Отдающий целиком свои помыслы, силы и дерзания на процветание Родины". Как-никак, а на него - ответственного редактора стенной печати, - молились! Из-под его пера легко вы­ходили статьи под знаменитым девизом "Претворим в жизнь решения... съезда!" Собственным девизом Аркадия был, самый что ни на есть первобытный и живучий: "Было вашим - стало нашим!"

В гигантском муравейнике людей на вокзалах и аэропортах он чувствовал себя акулой среди рыбёшек. Безобидный «транзитный пассажир», удивительно коммуникабельный, свойский с мужчинами, обходительный с дамами, влюблённый в "белокаменную красавицу - Москву", в пёструю толчею и яркие витрины, музеи, и картинные галереи, - он говорил больше о занимательных пустяках, но так говорил, чтобы никому, даже недоверчивым не приходило в голову здравое сомнение: "А так ли это на самом деле?" 0н действовал, искренне веря в безвредность своих деяний. Ущерба государству, ни какого! Тугой кошелёк из одного кармана перекочёвывает в другой - просто в порядке любезности! А ещё, оставаясь на свободе так долго - благодаря исключительной своей ловкости - он, как фанатик, поверил в безнаказанность и свою гениальность. Теперь ничто не могло бы остановить этого жадного до наживы, расчётливого деятеля «науки» под маской отзывчивого, добро­желательного человека.

Скорей, скорей в переулок Столешников, на третий этаж, сбросить с себя это тряпьё, стать самим собой - человеком в кожаном пальто. Пропус­тить рюмашку «пшеничной» водочки из бара, сделать парочку звонков, - проворно спуститься с сияющей физиономией отпускника в запруженный людьми переулок и раствориться в толпе. Взять свободную «тачку» и на работу: надо быть свежим, и потому долой переполненное метро! Там, в Свиблово, его будет дожидаться такси рядом с другими машинами. Поднимется он на семнадцать ступенек вверх - не поленился посчитать, в церквушку рядом с бьющим из-под земли целебным родником. Помянув господа-бога добрым словом, что без нужды делать грешно, потупить глаза, поставить рублёвую свечу Николаю - угоднику, своему покровителю, - и вернуться к машине со скорбным лицом. Заученно дрогнувшим голосом сообщить таксисту о кончине дорогой матери, подкатить к заранее облюбованному месту работы и расплатиться по-королевски.

Совсем другое дело, когда на работе, настоящей работе без компромиссной игры пять раз в неделю в «начальники» и «подчинённые». Здесь ника­ких авторитетов. Никто и ничто не властно над ним! Ум и внимание. Слаженны в едином ритме органы тела, как цельный механизм гудит-поёт в нём. Что значит быть богом в своём деле! Гордость и тщеславие охватывают Аркадия. Всё: и ум, и сердце, и изворотливость, и звериная сила, - всё направлено на одно - поиск «денежного мешка»! Поэтому, даже основательно выпив, он оставался трезвым, почти трезвым. Предусмотреть, мгновенно среагировать, ловко избежать - всего, что могло бы помешать ему - эта мысль не давала ему опьянеть.

И что за малодушие беспокоить по пустякам органы? Спасибо надо сказать, что пришёл в себя, дышишь, косточки целёхоньки. Само собой, ты стал немного полегче, но не к лицу, понимаешь, члену нашего соци­алистического общества заниматься накопительством, подрывать веру в грядущее светлое будущее.

Документы своих «клиентов» он не трогал, возвращал, после скру­пулёзной выписки из них самых важных данных. Время от времени, на досуге, просматривал обширную картотеку из этих выписок, находил в сухих канцелярских строчках какую-то особенную поэзию.

Нужно воздать должное доброте человека в кожаном пальто. Безошибочно отключить мозг человека, исключительно занятого накоплением, на нужный период времени, - и всё это с гарантией, что всё обойдётся без травм и увечий. На «мокрое» Аркадий не шёл. Совестился грех на душу брать! А так, вроде мальчишеской забавы, наслаждался своим недюжинным умом и силой: точным движением вырубить рубильник, питающий энергией разума «чёрный ящик». Гордый божьим даром, он всегда трезво думал над каждым своим шагом.

Полковников, вызванный из памяти разглагольствованиями южанина о Харасавэе, не выходил из головы, воскрешал один из эпизодов прошлого.

Аркадий прикрыл глаза.

Полковников Николай Павлович... Милок, какой ты у меня по счёту? Семьдесят шестой!.. Мне бы лекции читать в академиях о столь занима­тельном предмете, как моё ремесло и эта коллекция. Чего стоит одна лишь сказка о медвежьей шубе!

II

В тот раз выбранным «местом работы» стал Киевский вокзал. Аркадию здесь, как нигде, особенно везло.

Каждый закоулок, что родной дом, особенно депо: одно время подрабатывал там слесарем и на будущее изучил усеянную щебнем территорию, все ходы и выходы, тупичок, где стоят ремонтируемые купейные вагоны, - в них-то, очнувшись, кляли себя за опрометчивость его жертвы. После ремонта вокзал радовал глаз свежестью красок. Обновлённый, оживший купол, казалось, радостно перемигивался с ласкающим его солнцем. Особенно хорош вокзал из окна подъезжающей машины. Аркадий невольно любовался вок­залом, отвлекаясь от насущных дел.

Со стороны как будто безмятежно-радостное удивление от созерцания прекрасного здания, не спешащего пассажира. На самом деле быстрым пристрелянным взглядом мгновенно осматривал всё, что надо. Ясненько! У стены, рядом с табло, тяготится бездействием сотрудник МУРа в штатском. В ресторане шабаш, «тепленьких» не видать. Но если что - до гробовой доски «свой» швейцар распахнёт двери, и доступно станет то, что в таких случаях совершенно недосягаемо для простых смертных. Но Аркадий сейчас отступил от своих «правил» последовательного обхода вокзала. От табло с неизменным сотрудником МУРа, он прошёл мимо ресторана, по залам, откуда он всегда выходил к кассам, где толпится то, что нужно. Какое-то чувство побудило Аркадия направиться к кассам сразу. Чувство окрепло и перешло в уверенность: "Нахожусь рядом "с денежным мешком!" Неподалеку увидел крупного мужчину в свитере. Просто в свитере, хотя и толстом! Вокруг мельтешил народ в пальто, дублёнках, шубах. Аркадий точно рассчитал, разыгрывая «случайное» столкновение.

- Извините, пожалуйста!.. А что так? - намёк на внешний вид жертвы.

На лице мужчины прямо «плакатным шрифтом» так и написаны благополучие и денежность.

- Да вот зачем, думаю, медвежья шуба на юге? - вроде обрадовался Полков­ников собеседнику. - Чертовка! Ведь она взбудоражит, позовёт обратно на Харасавэй. Вот и избавился от неё! Таксисту предложил, - совсем разоткровенничался. - Тот и взял! Тити-мити наличными и даже домой не заезжал. А нам что-нибудь полегче, вроде этого, - полярник взглядом обласкал ко­жаное пальто Аркадия.

А тот уже успел всё нужное оценить: и физические данные, и материальную состоятельность, и трезвость суждений ничего не подозревающего Николая Павловича. "Такой средств зря не транжирит! Угощать за свои придётся", - решил Аркадий. - Орешек, хоть и крепкий, да по нашим зубам".

Чтобы не спугнуть, он заговорил о пустяках: надо подобрать ключик-отмычку из своего «багажа». А вот и отмычка: общие впечатления о юге! Аркадий проявил исключительную осведомлённость в описании красок родного края полярника, и тот радовался ему, будто близкому, родному человеку. Как-то не думалось жертве о бдительности в разговоре с доброжелательным Аркадием. Как видно, бывшим моряком.

- Килия, Рени, всё исхожено, изъезжено, - охотно вспомнил свою жизнь на юге человек в кожаном пальто. - А в Измаиле на проспекте Суворова приходилось гудеть в «Голубом Дунае»? Там ещё Жанна, знаешь, худющая такая. Обслужит шик-модерн, не успеешь, и пожелать, а уже и сыт и пьян. Ну, ты её знаешь, коль оттуда? - панибратски подмигнул Аркадий, как-то незаметно перейдя на «ты».

Действительно, Николаю Павловичу случалось бывать в «Голубом Дунае», - всякий раз с иной представительницей прекрасного пола. И Жанну он довольно хорошо запомнил: дочерна смуглая, как жердь, сухая; типичное двужильное существо, мёртвой хваткой уцепившиеся за работу с чаевыми и за сигарету... Николая Павловича потрепали по плечу, как старого знакомого. Со стороны можно было подумать, что встретились закадычные друзья. "А помнишь?" - Один из «друзей» как будто спохватился, выхватил из бокового карманчика «красненькую», сделал движение рукой, словно выбросить хотел. Ещё движение – во, даёт! - десятка исчезла, чтобы в тот же миг снова «закраснеть».

- Дежурная! - то ли в шутку, то ли всерьёз проговорил Аркадий. - Для своих ничего не жалею! Составь компанию.

И прежде чем польщённый неожиданным приглашением в привокзальный ресторан скуповатый Николай Павлович успел отказаться, его втолкнули с шутками и прибаутками в тёмный вестибюль ресторана.

Приятно провести время «на дурняк» в обществе человека, знающего Север, как и Юг, вплоть до глухих мест, где промышлял Николай Павлович. Уж наговорились за обильно накрытом столиком вдосталь!

Не забыв прихватить ещё для чего-то бутылку пшеничной в лакированный чемоданчик, Аркадий вывел захмелевшего Николая Павловича на крытый перрон, где не столь многолюдно.

- До поезда время есть!.. Держи! - Аркадий ободряюще улыбнулся, передавая «другу» бутылку. Николай Павлович понимающе улыбнулся, кивнул и поискал глазами местечко, где можно было бы приземлиться.

- Я за тарой! - прокричал ему в ухо Аркадий, и минуты на две полярник остался совершенно один, озабоченно оглядываясь по сторонам. Вернувшийся Аркадий обнаружил его сидящим у стены на пустом ящике.

- Вот молодчина, оперативно! - похвалил его опьяневший Николай Павлович, безуспешно силясь открыть бутылку. Без оторванного язычка она не распечатывалась. В руках Аркадия бутылка на мгновение тускло блеснула, тихо звякнула - и бесцветная влага полилась в раздобытый, вроде в буфете, гранёный стакан. Резким движением правой руки Аркадий властно остановил её бег и первым взял стакан. Произнёс шутливо: - Норок! - И единым глотком осушил стакан, - Норок!.. Поехали!.. - скомандовал удивлённому молдавским тостом за здравие Николаю Павловичу. Вновь наполнил стакан. Полярник, зная отлично, что ему достаточно, не смог уступить лавры первенства лихому корешу. И уверенно взялся обеими руками за стакан. Тут он вспомнил, что они ещё не знакомы.

- За знакомство!.. - провозгласил он и представился: - Николай Павлович! - оторвав одну руку от стакана, он протянул её человеку в кожаном пальто.

- Аркадий, - отозвался тот, оглядываясь. "А на кладбище всё спокойненько", - про себя отметил он. Уходя мыслями в купе спального вагона, поторопил собутыльника: - Ну, поехали, Коля, поехали!

- Поехали! - добродушно сказал полярник и запрокинул голову. Не думалось тогда Николаю Павловичу, во что выльется этот «тост». От хорошо рассчитанного удара по голове, нанесённого ребром свинцовой руки, он потерял способность что-либо соображать. Предусмотрительно, чтобы не было «звону», взятый из его рук стакан и бутылка, заткнутая пробкой, защёлкнулась в «дипломате». А самого Николая Павловича на подгибающихся конечностях повели в сторону депо.

III

Удар он помнил, а вот что дальше - никак не удавалось вспомнить. Да и когда был удар? Когда пил или наклонялся? А зачем он наклонялся? Когда это было?.. Аркадий вроде «заинтересовался» финскими полуботинками Николая Павловича, попросил дать примерить. Наклоняясь, он потянул за шнурок. Тут и оглушил меня этот мерзавец? - вспомнил Николай Павлович. - Но чем? В руках у мерзавца ничего не было... Ладно, а после? В купе спального вагона Николай Павлович ощупывал плохо соображающую голову. Мысли громоздились одна на другую: "Где я?.. Как попал сюда? Что случи­лось?" Ужаснулся, заслышав приближающиеся голоса. Кто?.. Застанут в та­ком виде? Быстрее, быстрее! Украдкой надо уйти, избежать расспросов.

Выйдя за пределы депо, Николай Павлович удивился. Далековато от вокзала! Наверное, Аркадий тащил его по путям. А может, и не один? Негодяй, застраховал себя от недоразумений: ведь безопаснее там, в укромном местечке, довести до ума «дело». Ни риска, ни спешки! И что интересно: взяв деньги, часы, он не тронул документы. Просмотрел только видать и на столике по порядку разложил. Опытный грабитель! Не впервой грабит - с комфортом, щедрость проявил: пять копеек на метро оставил! "Но как я мог клюнуть? Уму непостижимо! И сказать никому нельзя - засмеют".

- Найти бы гада!.. - мечтательно смежил веки Николай Павлович сейчас - столько лет спустя. Не открывая глаз, опрокинул добрый фужер сухого.

Из забытья его вывел резкий звонок.

- И кому это я понадобился?

Мельком взглянул на «электронику»: пять сорок пять. Ну, конечно, Рауль это, больше некому. И, правда: Рауль сиплым голосом, - видимо, на­веселе, - проинформировал о своём прибытии из Тикси.

- Тачку и ко мне!.. Один? - Николай не любил вмешиваться в личную жизнь друзей, сам не доверялся им и никогда не жаждал «распространять­ся». Но когда речь идёт о застолье - нужна ясность! "Погудеть это хоро­шо", - ответил он, почёсывая пальцем по кончику носа.

- Молодец, сочувствуешь! - одобрительно пробасил Рауль. - Обзвонил всех самых близких. "Заели, говорят, дела-проблемы. Посидим, погудим! Как колокол голова: гудит, трещит, звенит. Разрядиться надо! Веришь, сам не могу ни на водку, ни на коньяк смотреть равнодушно. Кто ещё? Нинель обещалась... с Региной. Ну, с той, что ты обхаживал, помнишь? - Вслед за смешком пошли гудки в трубке.

Николай помнил Регину прекрасно. Да и как не помнить: получил за детскую шалость - невинный поцелуй - пощёчину от неё. Разве забудешь? А, когда это было? Время-то лучший лекарь. Пообтесалась от гордости, небось, дурёха.

Припоминая Регину, он увидел себя в автобусе.

- Билетик! Будьте добры, молодой человек, - то и дело обращались к нему попутчики. И каждый раз эти голоса вырывали его из мучительного «после запойного» состояния. Распоясался совсем! Николай опускал монетки, отрывал противные билетики, внутренне чертыхаясь, что оказался у кассы.

В забитом людьми автобусе нельзя было переменить места. Вдруг он почувствовал, что за ним наблюдают. Но глаз не поднимал. Неловко было ему с недельной щетиной. На душе муторно, украшавший руку перстень исчез. Было над, чем подумать, прежде чем возвращаться домой. Словом, было не до взглядов! Вдруг в отражении в стекле разглядел, что досадный наблюдатель - приятная молодая особа. Плевать на неловкость! На одной из остановок автобус шумно опустел, и девушка приблизилась.

- Борис Романович, не узнали?

"Вот так - приняли за другого! Надо воспользоваться. Есть и повод пошутить", - подумал Николай.

- Как же, как же, узнаю! Просто мне, как ёжику какому, хочется в клу­бочек свернуться. Вы меня за помятый вид извините, прямо из гостей.

Девушка понимающе улыбнулась и вдруг шепнула:

- Мне софу «Юбилейную», не забыли?..

Николай Павлович не растерялся. Даже приосанился, чуть-чуть отодвинулся, чтобы не слишком дышать перегаром. Изобразив «толкача-посредника», он солидно сказал:

- Надумали? Это хорошо. Недельку - другую повременим... Телефончик ваш, извините за забывчивость, того...

Девушка расплылась от удовольствия. А Николаю Павловичу стало лестно, что в нём видят человека, который «что-то может».

Любезно распрощавшись с девицей, Николай Павлович спустился в метро «Бабушкинская». В нагрудном кармашке напрашивающегося на щётку костюма ждал своего часа записанный на блокнотном листке «номерок».

- Во всяком деле без прелюдии не обойтись! Сделаем паузу, а там по обстоятельствам. На ловца и зверь... - вспомнил он избитую истину.

Как и предполагал, через пару дней Николай Павлович встретил Регину на Калининском проспекте. Пошли в «Арбат». Там было весело и раздольно. Как давнее прошлое, всплывал в памяти Харасавэй, хрустящие пачки денег. Неуклюжая надпись на полярной станции: "Много грязи на дороге, много пыли на пути, вытирайте чаще ноги, перед тем как в дом войти". Да что Харасавэй! И в «Арбате» много чего насмотришься. Через два столика ка­кой-то разгулявшийся кутила сорил деньгами. Любил транжирить и Николай Павлович в молодости, да потом ума поднабрался. Но такое как здесь, и в книгах не вычитаешь, и в кино не увидишь.

"Сотню бутылок за раз... За кулисы, танцорам!" - с тоской думал он, невольно подсчитывая стоимость роскошества. Но то, что увидел после, никак не укладывалось в голове: по мановению руки гуляки с чисто кавказским лицом заиграли вальс. Неслышно замелькали пары, женщины в шокирующих платьях. Одна обворожительней другой! «Юбиляр», скользнув с полуобнажённой юной дамой в середину круга, достал пачку купюр, резко взмахнул рукой. Подхваченные звуками вальса деньги взметнулись, мгновенно повисли над танцующими и плавно спланировали: кому на плечи, кому на голову, просто под ноги, либо в счастливые руки. Ещё звучал вальс, а ошарашенные танцоры перестали кружиться. Тупо улыбаясь, смотрели на валившиеся на них деньги. Лишь метрдотеля не обескуражила эта «манна небесная». По его указанию, официанты бросились очищать пол. Собрав, что могли, вручили расточителю: "У нас так не заведено"!

- Живут же люди, деньгами разбрасываются! Ни в какую экспедицию такого кутилу не дозовёшься! Если головой не кумекать, таких денег ни­когда не видать.

...За окошками метался великолепный песец. Вот он завертелся юлой, гоняясь за собственным хвостом, потом замер, почуяв человека. Сливаясь с непрекращающейся многодневной пургой, песец вновь принимался беспечно резвиться. Вдруг застыл, насторожился, заслышав звук, так милый сердцу человека: скрип приближающейся оленьей упряжки. И бесследно исчез, словно провалился в глубь тундры. Как мираж, песец всегда появляется не­ожиданно, мгновенно исчезает, едва почуяв враждебный запах.

Уставившись на гранёный стакан, ненец дрожит. Глаза его как будто и не видят ничего, кроме капель целительного бальзама. Ненца гложет труд­но сдерживаемый соблазн выхватить стакан! Минута искушения! О, дьявол, не устоять! Драгоценная влага, капля за каплей, стекая в гранёную оболочку, уже в пальцах нетерпеливого ненца. Нет, он вроде и не торопится теперь. За ничтожную треть стакана достать из под малицы шкурку голубого песца?! До чего же интеллигент ненасытен.

Николай Павлович хорошо усвоил силу и власть «огненной воды». Глоток её в этот момент не просто глоток. Огненная влага сильнее людей.

Он не торопил ненца. Всему свой черед! И ждал своего часа. Николай Павлович хорошо знал, что будет дальше. Не в первый раз!.. Лучше вот так, не спеша, без лишних свидетелей. И как можно спокойнее - таков его метод. За два года, что он обхаживал ненца, своего тёзку тоже Николая, познал он примитивную психологию тёзки. Ему главное - дорваться до мутного содержания стакана. Николай не собирался так просто отпускать зверолова - за одну-то шкурку! Зачем зверолову деньги? Жизнь в тундре не променяет ведь Николай-ненец ни за что! Ему не нужна Москва. А Полковникову нужна только столица белокаменная. Ничего с такими анкетными данными и личными качествами ошиваться по экспедициям!

"Разберёмся, тёзка, - мысленно говорил Николай Павлович. - Наше дело наливай, а твоё - пей!.. Договоримся! Не для того на Севере торчу, чтобы после прозябать в суетной жизни... Э, ты всё равно не поймёшь русака, лучше дёрни.… Ну, пей!"

Николай Павлович провожал Регину по улице Горького, плёл что-то несусветное, иронизируя о власти денег и пользе денег. Что с ними делать - когда их у человека много?! В его разгорячённой после «Арбата» голове маячили отличные, на его взгляд, планы. И тогда будут доступны и классные вещицы, и прелестные девицы.

Хотя путь его к обогащению был иным, Николай Павлович мысленно не раз благодарил Аркадия за «науку».

Пять лет уже, а живёт в памяти, вроде вчера было! Понравился тогда Николаю Павловичу вежливый моряк со звучным именем «Аркадий».

Очень легко оторвался Полковников от беседы с брюнеткой, присевшей на чемодан... Ну, хватит на сегодня! Не стоит омрачать жизнь воспоминаниями. Ясно, как день: Аркадий - имя вымышленное! Орудует себе по вокзалам. Хорош гусь, ничего не скажешь. Растравить душу, другом прикинуться, в удобное местечко заволочь и - не извольте обижаться - по «котелку» тебя стукнуть. "И как не распознал я бандита? С виду интеллигентный! Свитера не снял, о ногах моих позаботился. Финские полуботинки не унёс. Сердечный, чертяка!.. Вот только как в носке четвертак у меня оказался? Значит, когда-то осенило засунуть в носок деньги. Николай Павлович прослезился, даже поцеловал «бумажку» от радости.

- Ума не приложу, когда? - вслух произнёс Николай Павлович и спохватился. Словно кто-то посторонний мог подслушать его. В открытую форточку вливался размеренный уличный гул. Рядом струилась жизнь со всеми проявлениями добра и зла. Николай Павлович переключился на день сегодняшний. Точнее, на своё новое увлечение Эллу. Ей было двадцать девять. "Девица хороша, но кошечка с коготками. Повозиться придётся".

- Хороша! - восхищённо повторил он. - Обещалась позвонить до пятницы. Время ещё есть.

Он стал прикидывать, сколько средств и времени надо, чтобы приручить Эллу. Перебирал в уме имеющиеся приёмы и способы, в которых первая немаловажная роль отводилась, конечно, деньгам.

"Мог скот и насмерть грохнуть, не моргнув глазом", - его мороз пробрал при этой жуткой мысли. Николай Павлович не сомневался, что под личиной интеллигента скрывается особо опасный рецидивист. А ведь смотри, даже Жанну, официантку «Голубого Дуная», и то знает. Погрозил кулаком: - Нарвёшься на кого-то, и тебе рога обломают! Не все же такие, как я, которые не заявляют. Шут с ними, с деньгами! Семьсот пятьдесят рубликов улыбнулись. Раззявил рот - вот и сиди! Переживу и это, ничего! Николай Павлович даже зарделся от удовольствия. Подойдя к трюмо, загляделся на себя. Глаза с хитринкой, правильные черты лица. Природа не обделила его! Из общей массы есть чем выделиться. Фамилия самая подходящая - Полковников! Сам бог, видать, велел так величать: Николай Павлович к религии не тяготел, но бога чтил. Вот бы покопаться в архиве, он бы там такое про сородичей откопал. По Москве он шагал как завоеватель вселенной, обмозговывая варианты лёгкой нажи­вы. Его лукавое сознание изыскивало безболезненные способы улучшения материальной стороны жизни. Ребус переставал озадачивать: в сознании его сформировался «за­кон накопления», представились все ступеньки обеспеченной жизни, доступ­ной избранным.

Деньги! Вот чего жаждут все. Они и «огненная вода» развязывают языки и распахивают двери перед счастливыми обладателями «бабок». У Николая Павловича был припасён адресок, где его примут и убаюкают под звуки «Филипса»... "Додумаюсь, обязательно додумаюсь, как удвоить, утроить количество монет. И как преуспеть в жизни без тоскливого Севера: обосноваться в Москве, зажить соответственно фамилии.

Перед вылетом в Тюмень довелось ему наблюдать в Москве любопытное зрелище: какой-то калека копошился в груде белья; прямо выходец с того света, до того жалким казался в своём немыслимом тряпье. И живёт ведь такой в Москве, в жэковской квартире, дышит тем же воздухом, что и он, Николай Павлович. Что это за жизнь с «пробелами»! Николай Павлович всегда хотел быть самим собой. Он сочувственно бросил калеке пару медяков.

IV

Поджидая Дину, Аркадий устало потянулся, осторожно выглянул в окно. Какое блаженство погрузиться в пенистую шампунь и забыть, кто ты есть на самом деле! Хорошо побыть обыкновенным человеком, каких миллионы. А ещё лучше отпускником отдохнуть месяц-полтора от регулярных «дежурств» на вокзале. Достать что-нибудь дефицитное, - максуна, икорку, затариться спиртным, навести марафет в гнёздышке, сменить бельё, упла­тить в срок квартплату. Да мало ли ещё забот, оглупляющих жизнь. Хорошо, что на всё это есть Дина, проворная, молчаливая, не лезущая в его дела, Динуля - одинокая соседка, с площадки, её дверь напротив. Дине лет шестидесят с гаком. Она и за экономку, и за домработницу, и за личного повара! Обоюдное соглашение у них. Когда надо - появится бесшумно, и так же исчезнет. Если надо - глаз не спустит с телефона. Не заменимый в его второй жизни человек!

Каждый раз после «дежурства» отмывался вот так Аркадий: проглотив изрядную дозу спиртного, если не помогала ванная. Потом часа два-три спал, затем спешил к добряку Паше в парикмахерскую на «Колхозной». Брился и делал массаж лица. Как всегда, будто невзначай пытался влезть в его душу. Интересовал Аркадия великан Паша. На протяжении двух лет, несмотря на все старания Аркадия, между ними сохранялась прежняя «дистанция». Не по зубам ему оказался Паша! Аркадий был уверен, что даже умному человеку есть чему поучиться у «маэстро» парикмахерского искусства. Уважая чаевые, тот не льстил и ковром не стелился. Колдуя над лицом и волосами, он тучей стоял над заворожён­ным его искусством клиентом; отражением своего пышного лица в зерка­ле Паша острил с коллегами, был предупредительно вежлив со всеми.

"Такой задарма хлеб не ест, а зарабатывает его этими ручищами, - думал Аркадий. - Странно. Что у такого художника-виртуоза такие огромные руки".

Да, лапы будь здоров! Парикмахер?.. Тебе, родной, вышибалой надо быть в кабаке, на отщепенцев страх нагонять. А ты здесь. Видя монолог, чело­век в кожаном пальто знал: сцепись они - нет ничего легче, чем усмирить здоровяка Пашу своим прикосновением, не менее ласковым, чем сейчас Пашино.

Не зря Аркадий интересовался Пашей! У парикмахера тщеславия хоть отбавляй. Он гордился своими талантами, имел безошибочное чутьё на клиентов. Этот, из постоянных его клиентов, предварительно созванивался, сокрушался, если не заставал своего мастера, скупердяем не был, обладал известным тактом и юмором, царил в жизни.

Гордясь собачьим нюхом, Паша, считал себя художником-физиономистом, способным воссоздать первозданную красоту человека. И всё же со своим тонким знанием психологии он не мог разгадать, что за «субчик» сидит у него в кресле.

Однажды они перебросились несколькими репликами о положении в Польше, «весьма напряжённом». И вдруг Аркадий спросил то, что не следовало спрашивать:

- Не знаешь, случаем, кто я?

На вопрос ребром Паша схитрил:

- Конечно же, член-корреспондент одной из академий наук.

Парикмахер даже и не подозревал, как точно попал в цель: Аркадий и не скрывал своего восхищения.

- А как вы догадались?

- Видите ли, - снисходительно ответил Паша, - до того, как попасть сюда, я три года учился на психологическом отделении МГУ.

Напрасно выжидал Аркадий продолжения рассказа. Мастер замолчал, не зная, с кем имеет дело, и занялся причёской. Разговор так и остался без продолжения. Но положенные чаевые остались в нагрудном карманчике накрахмаленного халата Паши.

"Верно, угадал, дружище! Я член академии. Только каких наук? Ты не знаешь, - Аркадий с уважением посмотрел на свои руки. - Мог бы я стать и Щепкиным, и Михаилом Роммом, лишь пожелай, сейчас. Могу, способен перевоплотиться в кого угодно и создавать какие угодно ситуации! На такое способен лишь великий артист! Но сложилась моя жизнь иначе. Я простой грабитель-интеллигент. Перекачиваю в свой карман и бабки и драгоценности, брезгуя вещами пусть даже новыми".

Кто-то позвонил у дверей. Надо подниматься и открывать.

- Вам кого? - спросил Аркадий.

- Вас, - ответил незнакомый женский голос.

- Прошу, - жестом пригласил он войти скромно стоящую у двери гостью. "Женщина в моём вкусе, - подумал Аркадий. - Если б у неё оказался Динин язык, была бы как раз то, что требуется". Аркадий представил себя и её в ванне. Что ж, это вполне реально, превращение в малыша, окружённого материнской лаской. Но для начала пообщаемся кое с кем. Что за кадр, там внизу. Как сюда попал? Почему мне знакомо его лицо?

- Раздевайтесь, дождитесь меня. Журнальчики посмотрите. А я отлучусь на десять-пятнадцать минут. Тогда и познакомимся. Согласны, надеюсь?

Не дожидаясь ответа, Аркадий затворил за собой двери. Секретный замок, сделанный на особый заказ, бесшумно сработал. Открыть его мог только хозяин и, пожалуй, ещё Создатель. "От меня ты никуда не денешься, пока не выясню, что ты за штучка, милочка", - сказал он мысленно. Выйдя через минуту из подъезда во двор, он, случайно будто, столкнулся у самой арки с заинтересовавшим его субъектом.

- Смотрю, знакомое лицо! Подойти надо думаю, пообщаться. Память девичья, как ни напрягаю - не вспомнить. Где мы с вами встречались? Николай Павлович вытаращил от изумления глаза.

- И, правда, встречались! Но где? Может, на Харасавэе?

И тут Аркадий вспомнил: "Ба-а, да это же моряк с Харасавэя!"

Вспомнил его и Николай Павлович: "Вот так встреча! И где? Подумать только, в Столешниковом переулке?"

Вовремя вышедшая из подъезда женщина прервала их обоюдное молчание радостными восклицаниями особы, привычной к связям с шикарно одетыми мужчинами:

- Николай? Вот нежданная встреча. Познакомь! - она повернулась к Арка­дию.

- Регина, - одеревенело, сказал Николай Павлович, - знакомься, это мой кореш с Харасавэя.

- Владимир! Владимир Фёдорович, - с улыбкой подал руку Аркадий.

Николай Павлович будто проснулся и недоумённо обронил:

- Насколько помнится, ты был Аркадием.

- Путаешь, милок! - вкрадчиво сказал Аркадий, бережно опуская холёную ручку, к которой прикладывался с поцелуем. - Владимир я, накрепко за­помни. Больше ни с каким Аркадием не путай, - шутливо погрозил он пальцем.

- По мне, назови хоть горшком, только в печь не сажай! - защебетала Регина, польщённая вниманием галантного незнакомца.

Настороженно оглядев друг друга, не ощутив взаимной враждебности, Аркадий и Николай Павлович легко поддались подхватившей их под руки Регине. У подъезда Аркадий, извинившись, простился с ними. В полной растерянности Николай Павлович смотрел вслед обаятельному грабителю, так и не высказав ему самых едких слов. Сколько раз ненавидяще молотил он воздух, воображая перед собой этого «фрукта». А он вот рядом, жив-живёхонек!.. К милиции не побежишь. Начнут копать: "Что? Когда? Откуда? И тут он вспомнил пробуждение в купейном вагоне, и поёжился. Однако, усевшись с Региной на диван с мягкими подлокотниками в её уютнейшей квартирке на втором этаже, Николай Павлович понял, что ни неприязни, ни боязни, ни вражды к Аркадию у него нет.